КОНЦЕПЦИЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ КАК МЕРЫ

Г.П. Гребенник

«Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет и выше».

А. С. Пушкин.

1

Как следует из заголовка, в этом разделе пойдет речь о несправедливости. Каждый в жизни с ней так или иначе сталкивался. Уже поэтому тема эта имеет и теоретическое, и вполне практическое значение.

Говоря о несправедливости, мы, конечно, обращаем внимание на корневое значение этого слова, отрицаемое частицей не. Справедливость в обществе, как солнышко в небе, светит и греет. Несправедливость – ее ночная спутница. И если справедливость во все времена рассматривалась как несомненная добродетель, общественное благо, то несправедливость оценивалась с прямо противоположным знаком, как сугубо отрицательное явление. Между тем, поскольку это противоположности, они находятся в диалектической взаимосвязи, так что одной без другой не бывает. Иначе говоря, чтобы возникла потребность в справедливости, должна иметь место несправедливость. И наоборот, ситуация оценивается нами как несправедливая, поскольку мы имеем критерий справедливости. Таким образом, мы говорим о балансе несправедливости/справедливости как мере, присутствующей в каждом конкретном историческом обществе. Эта мера определяет момент общественного согласия людей. Если мера нарушена, то общество приходит в конфликтное состояние. Люди не согласны более терпеть несправедливость. Следовательно, зная эту меру, можно управлять.

Справедливость – это понятие о должном, опосредованное исторически меняющимися представлениями людей о социальных идеалах, а также о нравственных нормах и правах человека. Справедливость, по точному выражению А. Гусейнова, есть «нравственная санкция социальной жизни». Если общество устроено так, что каждому воздается по его заслугам, то это, несомненно, справедливое общество. Но было ли такое общество в истории, или это извечное стремление к идеалу, к утопии?

О справедливости писали очень многие. В этой работе автор вознамерился отдать должное несправедливости. Источники несправедливости неискоренимы, ибо заключены в самой природе человека и как свободного существа, и как социального животного. Если представить на секунду невозможное: справедливость восторжествует раз и навсегда, то человек как свободное существо немедленно склонится к несправедливости. Несправедливость станет для него законом свободы.

В диалектической паре несправедливость/справедливость первой отведена важная роль упора, материального фундамента, на котором произрастает идеал справедливости как социальной нормы. Представляется, имеет смысл в особой концепции несправедливости как меры, поскольку жизнь устроена так, что несправедливость играет роль необходимости, тогда как справедливость выступает в качестве свободы как неотъемлемого права человека. Справедливость – это моральное чувство, которое возникает вследствие ее отсутствия или недостатка. Справедливость как должное появляется тогда, когда ее нет в реальных отношениях, то есть в них доминирует несправедливость. Таким образом, в социальной реальности всегда есть место несправедливости, на почве которой возникает идея справедливости.

Закон есть норма справедливости. Он снабжен санкцией за его нарушение. То есть закон опирается на силу власти, или на легитимное насилие, чтобы удержать течение общественной жизни в рамках найденной в данном обществе справедливости. Следовательно, сам закон есть порождение борьбы с несправедливостью. Не было бы ее, не было бы и закона. Справедливость – это правосудие, а несправедливость – это милость или немилость, чья-то добрая или злая воля, а иногда просто дар или удар судьбы. Таким образом, несправедливость первична и действительна, но создает себе антагониста в мире должного, в сфере духовно-нравственного сознания.

Один из русских духовидцев М. Волошин в статье «Пророки и мстители. Предвестие великой революции» еще в 1906 году дал замечательную характеристику идеи справедливости и ее разных видов, отметив, что она «самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом» [2, c. 193]. Она заражает людей революционным духом, когда мир погружается в полное растление. Такое бывало не раз в мировой истории. И каждый раз наступало обновление. Новая эра рождалась в очистительном пламени великой революции. Такова кровавая цена справедливости. Пароксизм идеи справедливости — это безумие революции, которое находит оправдание безмерной жажде убийства своих врагов в чрезмерной несправедливости старого мира. За последнюю несет ответственность больше всех свергаемая власть.

Справедливостью дорожат и бандиты, говорил Санчо Панса. Да… но это чувство приходит к ним, когда они пойманы и держат ответ, а в остальное время они предпочитают устраивать свои дела на почве несправедливости или ложно понятой справедливости. Важно, однако, отметить, что необходимость принципов справедливости ни в коей мере не отменяет того факта, что в жизни есть место несправедливости, и это место вполне законное и измеряемое как некая величина. Торжество справедливости возможно только на кладбище, а в живой жизни несправедливость неустранима, является ее ведущей стороной, необходимым проявлением.

Дж. Ролз утверждает: «…несправедливость терпима только тогда, когда необходимо избежать еще большей несправедливости» [1, с. 20]. Это лишь отчасти так. «Очень трудно не быть несправедливым к тому, кого любишь» [5]. Этот афоризм мастера парадоксов Оскара Уальда открывает нам глаза на еще одну грань несправедливости – несправедливость в силу необъективности. Но этот тот редкий случай, когда несправедливость нас не ранит, а восхищает, вдохновляет, придает силы. Превозносить нас за качества, которых у нас нет, ¾ это, безусловно, несправедливо, но так приятно.

Лучше сказать: несправедливость терпима до известной меры. Мера эта определяется многими условиями, в первую очередь, принадлежностью к определенной цивилизации, религией, культурными традициями, социальной средой, воспитанием, правовым сознанием, политической системой, статусом и т.п. Речь идет о чувстве, которое переходит в осознанное представление.

2

В этой связи приведем несколько примеров естественной несправедливости, которая возникает из корня самой жизни. Протестовать против нее, конечно, можно, но совершенно бесполезно и непрактично. Так, счастье нарушает равенство и, таким образом, становится источником несправедливости. К разновидности счастья относится удача. Любовь также есть, по словам В. Леви, «сплошная несправедливость». Причем счастливая любовь является скорее исключением, а нормой — несчастная, любовь как страдание. То же самое можно сказать о таланте и его наивысшем проявлении – гении. Неравенство здесь обычное дело.

«О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..» [4, с. 324-325].

Если в этом мире допускается любовь, счастье, красота, уродство, талант, страдание — значит несправедливость судьбы есть фундаментальный закон жизни. Далее. Нет большей несправедливости, чем скоротечность нашей жизни. И потому еще в древности родилось представленное, прочно закрепленное в религиях, о том, что «весь я не умру», что самое ценное – моя душа бессмертна, а смерть есть лишь переход в иное состояние. Поэтому мы воспринимаем только преждевременную, по нашим представлениям, смерть как несправедливость судьбы. Но и здесь к нам на помощь приходит религия, которая открывает утешительную возможность справедливости за гробом, в потустороннем мире. По-моему, это чушь. Если смерть есть то, о чем говорят серьезные религии, то ее справедливость в том, что она освобождает место для новой жизни. Но нам-то какое дело до новой жизни, когда мы намертво зациклены на своей?

Еще Аристотель считал, что в самом общем виде источником чувства несправедливости является неоправданное неравенство. Разность положений рождает разность притязаний. Более всего ранит социальная несправедливость, то есть неравенство при распределении благ и власти. С ней-то и сражались революционеры мира, дон-кихоты всех времен. Социальную несправедливость следует отнести на счет природы человека как социального животного. Ей свойственно идти до конца в преследовании своей пользы и использовании своих преимуществ. Люди стремятся получить как можно большую долю, и лишь столкнувшись с сопротивлением, они умеряют свои аппетиты, чтобы не потерять все.

«…ни один человек в здравом уме не согласится с тем, что все люди равны», - заявил О. Хаксли. Он сказал очевидную истину. Если справедливость связывается с равенством, то сама по себе эта связка не является естественной нормой. Она возникла довольно поздно — в буржуазную эпоху как результат борьбы третьего сословия против феодально-аристократического государства. Равенство – это право, которое нужно отстаивать и защищать. Само по себе оно не существует. Да и ограниченность его очевидна: это равенство перед законами при неравенстве денег и собственности.

Первоначально в истории власть соотносилась с понятиями «добыча», «добро». В числе трофеев завоевателя значилось право на право определять, что такое справедливость. Но с точки зрения завоеванных и угнетенных право победителей и господ является крайним выражением несправедливости. Из этого чувства несправедливости рождается освободительная война, которая в истории народов трактуется как справедливая.

«Справедливость еще ни разу не вступала в противоречия с интересами Японии», - иронизировал Р. Акутагава [3]. Так думают и президенты США, правда, без всякой иронии и чувства юмора. Справедливость в их исполнении – это страшное оружие. И как ее, эту самую справедливость сильных мира сего, отличить от несправедливости?

Борьба за границы и притязания является универсальным содержанием политики. Но чтобы обустроить эти границы и узаконить притязания, им нужно придать хотя бы благородную видимость справедливости. Знамя борьбы не должно быть запятнано эгоизмом.

Жизнь как мир фактов всегда несправедлива, и это нормально. Справедливость существует как право, которое устанавливает сильнейший для остальных. Справедливость – это всего лишь признанная всеми форма несправедливости. Революция вскрывает этот факт со всей очевидностью, совершая переворот под девизом: «Кто был ничем, тот станет всем!»

Кажется, писатель О. Хаксли заметил, что Бог не совместим с всеобщим счастьем. Вы можете представить наш мир, человеческую культуру без Бога? Отрицательный ответ напрашивается сам собой. А без всеобщего счастья? Легко. Он такой и есть. Отсюда следует однозначный вывод: несправедливость – это существенная характеристика нашего социума. Справедливость рождается как реакция на несправедливость, то есть она вторична. Требование справедливости всегда и во всем по своей сути невыполнимо. Это как железное правило индийского кино заканчиваться хэппи эндом. Кошмарное правило. Итак, мы живем в нормальном мире, где есть Бог и несправедливость, подразумевающие друг друга.

3

Автор теории справедливости как честности Джон Ролз писал: «Справедливость – это первая добродетель общественных институтов, точно так же как истина — первая добродетель систем мысли» [1, с. 19].

С античных времен разум на Западе рассматривался как высшая добродетель, главный признак отличия человека от животного, а разумный поступок — как праведный. Запад объединился на мифе о разуме и культивировал рациональность как парадигму, специфический способ существование своей цивилизации. В политике идея разума получила выражение в демократии и модели либерально-демократического государства. Оно и рациональное, и в то же самое время справедливое. Но так ли это?

Платон нам представил доказательство от обратного. Его идеальное государство – это от начала и до конца плод конструктивной мысли. Из государства он убрал все, что не отвечает рациональному подходу. В результате человек с его разнообразными желаниями и потребностями не вписывался в это ледяное царство разума, статичное, как прекрасная мраморная статуя. Аристотель уловил это порок платоновского конструктивизма и выстроил критику платоновской модели «наилучшего государства» по линии страшного несоответствия его человеческой природе. Оно чуждо родительской любви, душевных добродетелей вроде щедрости, романтики отношений, стремления к личному счастью, поэзии, всего того, что не служит напрямую эффективности государства в его борьбе с внешними и внутренними врагами.

В наше время канадский исследователь и писатель Джон Ролстон Сол посвятил большую книгу разоблачению главной иллюзии западной цивилизации – ее вере в разум и научную экспертизу [7]. Он назвал современные правящие элиты Запада «ублюдками Вольтера». Вольтер и его друзья энциклопедисты верили, что разум сделает власть справедливой. И это было большой ошибкой. Повторением ошибки Сократа в других цивилизационных условиях. Отождествлять веру в разум с добром — все равно что бухгалтерию путать с творчеством. Неуклонное стремление эпигонов Вольтера на протяжении веков к диктатуре разума, торжеству логики и технократизма, оторванных от морали и прочих ценностей, привело наш мир в ХХ веке к мировым войнам и хаосу нынешнего мироустройства. В книге Дж. Р. Сола приведена масса примеров того, как последовательно рациональные действия западных политических героев приводили к колоссальным катастрофам. Основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола, герцог Ришельё, князь Меттерних, министр обороны США Роберт Макнамара и госсекретарь США Генри Киссинджер, президенты Франции Жискар д’Эстен и Жак Ширак были интеллектуалами в сфере политики и стремились практиковать эффективные методы управления на научной основе. И это стало причиной их страшных провалов в политике. Но их «переплюнули» два человека.

«Два человека, которые имели смелость. Два человека, которых обожали. Два человека, которые руководили с блеском. Два человека, которые управляли справедливо и эффективно. Два человека, которые имели предельно скромные личные потребности…» [7, с. 109]. Это Сол пишет о Наполеоне и Гитлере, на счету которых миллионы убитых людей.

С тех пор ситуация только усугубилась. В текущий момент западная цивилизация переживает тяжелейший кризис собственной веры в Разум. Разразившийся скандал в связи с выборами в США «несистемного президента» Д. Трампа поразил остальное мировое сообщество и думающих аналитиков Запада крайне несерьезным объяснением этого феномена внешним вмешательством российских хакеров. Техника демократии дала сбой из-за враждебного вмешательства и, о ужас!, демократия стала невозможной. Это по сути все та же западная песня, только исполненная не в стиле торжественного гимна умной политтехнологии, а в духе трагической арии паяца Канио из оперы Руджеро Леонкавалло.

Если рациональное общество есть абстракция, то есть научный миф, то может и справедливость лишь иллюзия и ничего больше? Собственно говоря, проблему Запада следует назвать конфликтом между разумом и рациональностью. Эту проблему осознал и сформулировал Ф. Хайек. Он же и предложил ее решение. К разуму надо подходить критически. Разумное пользование разумом состоит в понимании его ограниченности. Самые важные приобретения человечества возникли из непреднамеренных долгосрочных практик, последствия которых сами люди не могли ни предвидеть, ни понять. Таковы язык, мораль и рыночная экономика.

Разум, не ограниченный известной долей скептицизма и моралью, подмочил свою репутацию истинного принципа эффективной политики. Но ведь, с другой стороны, и справедливость, столь присущая социальным романтикам, реформаторам и революционерам, обернулась кровавой реальностью и даже геноцидом «ради светлого будущего». Обе эти парадигмы присущи социалистической мысли и являются ловушками для человечества.

Кажется, со справедливостью дело обстоит точно так же, как с истиной: она есть в идеале, но недостижима в реальной жизни. Следовательно, стремление к ней ведет по дороге утопии прямехонько в тупик. Можно ли в жизни, в частности, в политике руководствоваться пусть благородной, но все же иллюзией? Вопрос риторический. Мираж в пустыни есть оптический эффект, имеющий физическую природу. Это картинки в пустыни, возникающие в результате игры света и воздуха при разнице температур. Но ведь картинка имеет место на самом деле, только она находится далеко от узревшего ее субъекта. Может, и справедливость есть социальный мираж, а не просто иллюзия. Она в принципе достижима, хотя и в отдаленном будущем. Тогда стремление к ней имеет смысл и упорство в ее достижении похвально. Но и здесь встает вопрос о мере, сознательно практикуемом балансе справедливости/несправедливости.

4

«Самая жестокая тирания ¾ та, которая выступает под сенью закона и под флагом справедливости» (Ш. Монтескье). «Мораль — это всегда продукт террора» (О. Хаксли). Такова ее бескомпромиссная, максималистская природа. Именно диктатуру морали осуществлял Сократ в отношении своих сограждан и стал многим из них по этой причине ненавистен. Сократ потребовал установить диктатуру истины, а истина отрицала культурную традицию афинян, которая, как и вся эллинская культура, зиждилась на мифологии. Сократ противопоставил свой гносеологический тоталитаризм тоталитаризму демократической человеко-массы. Его требовательность к согражданам и претензия на роль пророка раздражала. Эта была истинная причина осуждения его на смерть. Эллины, в отличие от иудеев, не терпели над собой власть пророков.

«Моральный человек, - писал Б. Кроче, - когда он действует в завоеванной моральной ситуации, похож на святого в поединке с демоном-искусителем, на архангела, протыкающего дракона, на Пресвятую Деву, несмотря на спокойствие, прижавшую змея ногой» [8, c. 162]. Слишком велико напряжение воли, чтобы в таком состоянии мог существовать долгое время нормальный человек. Нужно попустить, ослабить узду своей воли к добру, угнетающую ту часть души, которая отвечает за искушающие желания и природные инстинкты. Великодушие привлекательно и благородно, но нормой не является, чего не скажешь о малодушии, распространенным в массе.

Стихийно «простые» люди влекутся к индивидуальной выгоде сильнее, чем к справедливости и общему благу. Простой – значит прямой, без затей, не далекий. «Солдат не украл, а просто взял», «Кабы не боярский разум, да мужичья простота, все бы пропали», гласят русские пословицы.

Надо научиться отступать от добра, чтобы не подставить себя под удар какого-нибудь очередного Савонаролы, фанатика добра и справедливости. Надо уметь отступать от добра ровно настолько, чтобы не впасть в цинизм и видеть границу между добром и злом, справедливостью и несправедливостью. Такова позиция сознательного макиавеллиста. Это – политическая позиция, и она не лишена морали, но вполне практическая, рассудительная. Аристотель определял практичность как «разумно приобретенное душевное свойство, осуществляющее людское благо» [9, VI, 5] и относил его к специфическим политическим добродетелям.

5

Говоря о балансе несправедливости/справедливости, который является фиксированным в каждом конкретном социуме, нельзя не видеть, что не только нарушенная мера несправедливости ведет к обрушению социальной стабильности, но и «безмерная» справедливость может превратиться в оружие деструкции, объективно сыграть злую роль в жизни человека и общества. Приведу лишь один пример этой диалектики.

«…среди всех форм зла самая оскорбительная ложь», - полагал Б. Кроче [8, с.164]. Соответственно, говорить правду – это норма добра и императив морального человека. Правда – это модус справедливости. Удар «правдой» в годы «перестройки» произвел взрыв, ментальную революцию в сознании советских людей и, таким образом, подготовил разрушение могучего государства, политическую революцию.

У истоков этой операции и одним из главных фигурантов был писатель и поэт Виталий Коротич, которого главный «прораб перестройки» А.Н. Яковлев специально для этой цели «вытащил» из Киева и поставил на пост главного редактора «Огонька». Коротич «лечил» общество, давая ему правду-чернуху в лошадиных дозах и довел его до полной потери моральной ориентации и утраты инстинкта самосохранения. Еженедельный журнал фантастическим тиражом в четыре с половиной миллиона экземпляров на протяжении нескольких лет (1986-1991) осуществлял ковровые бомбардировки «правдой истории» на всей территории СССР.

В оправдание Коротичу можно сказать, что в обществе был спрос на такую правду, обусловленный ее сокрытием в предшествующий период. Перекос выправлялся перекосом. Но в сознании людей эффект дополнительности не возникал и коррекция истории не осуществлялась, а происходила подмена одной «правды истории», официальной, утвержденной властями и зафиксированной в учебниках, на другую, доныне сокрытую, чтобы не смущать простых людей сложностью жизни и макиавеллистской природой политики. Другая правда также была санкционирована властью, которая решила «исправиться» и сбросить негатив своих предшественников. Тоже, кстати наивность: от злой кармы государства нельзя избавиться, совершив предательское отречение от своих отцов и учителей. Жалкая судьба Горбачева – тому свидетельство.

Огоньковская правда оказалась злорадной и ядовитой. Не зря журнал «Огонек» называли «министерством правды». Это очень символично звучит – как перекличка с «министерством правды» из романа Дж. Оруэлла «1984». По сути дела Коротич и его команда занимались тем же самым, что и пропагандистская машина Океании: они запускали руку в прошлое и меняли его под тенденцию современной политики.

Правда-чернуха подавалась под соусом «истинная правда», «вся правда». На самом деле это была неполная, частичная, «идеологическая правда», а значит она была разновидностью изысканной лжи. В отличие от грубой лжи она увлекала своим правдоподобием и чувством справедливого возмездия. Но это была разновидность все той же человеческой правды. Наверное, именно ее имел в виду философ Л. Шестов, когда писал: «…может быть, откроется правда о человеке, а не опостылевшая и измучившая всех человеческая правда» [10]. Правда о человеке состоит, в частности, в том что правда не является безусловной добродетелью и может превратиться в зло.

Сам Коротич ныне утверждает: «У меня ощущение, что люди устали от активного правдолюбства — слушают попсу, смотрят футбол, дурацкие сериалы и радуются, что в супермаркетах все есть» [11]. Но ведь это результат и его деятельности. Это он отбил у людей вкус к правде. Правдолюбие и правдорубие – далеко не одно и то же.

По правде жить могут лишь немногие. Правда требует мужества ее высказывать и готовность за нее страдать. Того же Коротича отважным не назовешь, он всегда лавировал вдоль генеральной линии партии. Вовремя с нее спрыгнул и удалился со сцены. Когда страна распалась и погрузилась в хаос, наблюдал за событиями уже из-за океана. Вот почему у него заслуженная плохая репутация в глазах левых и правых, а патриоты и вовсе считают его виновником распада страны и ее морального одичания.

6

Проблема справедливости/несправедливости, рассмотренная в плоскости несправедливости как меры, носит общечеловеческий характер и не зависит от цивилизации. Восток и Запад одинаково ее ставили и решали в своей исторической и цивилизационной специфике. Разверну этот тезис на примере Древнего Китая. Его знаменитые школы социально-политической философии на протяжении веков вели между собой напряженный диалог по поводу роли справедливости/несправедливости в управлении государством.

Не было в китайской истории более важного учения, чем конфуцианство, учившее добру и справедливости. И не было в ней более резких отрицателей и критиков этико-политического учения Конфуция, чем легисты. В легистском каноне «Шан цзюнь шу» («Книга правителя области Шан») это отрицание нашло яркое выражение в парадоксальном утверждении, что добродетельность является матерью порока в государственной жизни. В трактате сказано:

«Если управлять людьми как добродетельными, то неизбежна смута и страна погибнет; если управлять людьми как порочными, то всегда утверждается образцовый порядок и страна достигает могущества» [12, с. 215].

Как это понимать? Неужели основатель школы Шан Ян, будучи в здравом уме, всерьез полагал, что воры, лжесвидетели, взяточники и убийцы являются лучшим материалом для создания образцового государства? Нет, конечно. Речь идет об ином: об оценке природы человека. Конфуцианцы исходили из того, что человек по природе добр, поэтому надо эту его природу закрепить в поведенческих привычках путем соответствующего воспитания в семье, обществе и государстве. Легисты рассуждали прямо наоборот: человек от природы склонен преследовать свою пользу в ущерб семье, обществу и государству. Хань Фэй утверждал, что корыстные соображения преобладают даже в отношениях между родителями и детьми.

Таким образом, легисты считали, что правители и чиновники не окажутся в плену самообмана, если будут подозревать людей в склонности к несправедливости ради получения выгоды. Интересно отметить, что правители Китая в своей практической деятельности пошли по пути синтеза конфуцианских и легистских установок, не смущаясь их эклектичностью и внутренней антиномичностью.

На Востоке, пожалуй, только в даосизме в полной мере учтена и развита диалектика справедливости и несправедливости на базе отрицания их самостоятельных сущностей. В даосизме мы находим развитый принцип равной полезности для жизни справедливости и несправедливости, поскольку одна без другой не существуют. Их искусственное расщепление и попытка культивировать одну без другой есть, по мнению даосов, генеральный порок цивилизации, оторвавшей человека от природы и затемнивший истинную суть вещей: «Насколько же скрыт путь, если могли появиться истина и ложь, насколько же темны речи, если могли появиться правда и неправда!» [13, с. 21].

По мнению даосов, установка конфуцианцев на этику в государственном управлении была губительной для китайского социума. Играть в «человечность» и «справедливость» ¾ значит не понимать, как устроена Вселенная. В трактате «Чжуанцзы» есть притча о том, как якобы встретились Конфуций и Лао-цзы. Конфуций заговорил о милосердии и справедливости. В ответ Лао-цзы сказал, что нет смуты большей, чем печаль о милосердии и справедливости, поскольку она уводит Поднебесную от ее природных свойств. Ведь лебедь бел не оттого, что каждый день купается; а ворона черна не оттого, что каждый день чернится [13, с. 156].

Таким образом, даосизм утверждает, что умствования по поводу справедливости на самом деле есть попытка вмешаться в работу вечного Дао. То, что кажется осуществлением справедливости или несправедливости есть действие энергетики Дао безотносительно добра или зла в нашей оценке. По закону Дао мир устроен так, что справедливость и несправедливость взаимно гасят друг друга, создавая в сумме энергетический ноль. Тем самым создается великое равновесие, баланс сил. Если же это равновесие нарушается в пользу одной из сторон, то включается вселенский кармический закон, который работает на восстановление утраченного равновесия. Закон Дао — это постоянная компенсация; его действие всегда восстанавливает равновесие и сводит неравенство к нулю. Знать этот закон и уступать его силе — вот корень даосской мудрости.

Даосизм учит, чтобы продвинуться вперед в своем самовоспитании, надо забыть о милосердии и справедливости. Если мы забудем нашу доброжелательность и справедливость, то для людей это будет в сотни раз лучше, ибо они встанут на путь естественной жизни. Освободить свой дух от чувств, которые делает тебя зависимым от внешних обстоятельств, – это и есть обрести свободу на самом деле.

В заключении к этому сюжету добавлю, что в европейской традиции ближе всех к духу даосизма стоял Ф. Ницше. Он много писал об изменчивой, диалектической природе понятий добра и зла, справедливости и несправедливости. Собственно, приписываемый ему аморализм (или имморализм) рожден желанием показать неоднозначность и изменчивость добродетелей и пороков. Так, в работе «По ту сторону добра и зла» (1886) Ницше утверждал: «При всей ценности, какая может подобать истинному, правдивому, бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для всей жизни. Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они стоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, может быть, даже тождественны с ними по существу» [14, с. 245].

Критикуя кантовское учение о добродетелях, Ницше проницательно замечает, что на земле никто не может знать, какая роль отведена злу. А вдруг зло входит в число необходимых условий, благодаря которым это мир управляется, функционирует как система, стремящаяся к гармонии? И если представить, что зло когда-нибудь будет истреблено, то не подорвет ли это мировое равновесие? При этом мыслитель отмечает субъективизм в восприятии зла. Как правило, жертвы его преувеличивают, а могущественные властители могут творить зло со спокойной совестью, не считая его таковым. Ведь не испытываем же мы угрызения совести, когда убиваем комара. Такова ницшевская теодицея.

7

Теперь рассмотрим феномен христианского оправдания несправедливости. Как рассуждают христиане. Многие святые страдали от откровенной несправедливости, терпели лишения, надругательства, ничем не оправданные. Их смирение и долготерпение и воспитали их души, стали прямым путем к святости. Страдание очень высоко ценится в религиозных доктринах.

«Каждый из нас, переступив порог Церкви, приняв Благую весть о спасении, уже стал участником величайшей несправедливости. Смысл ее заключается в том, что «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим. 5: 8). Спаситель дал нам возможность наследовать вечную жизнь только благодаря тому, что Его любовь по отношению к падшему и неблагодарному созданию преодолела справедливое осуждение. Мы – чада Любви, а не справедливости!», - заключает православный христианин [15].

По мнению этого христианина, верующий должен бороться за снисходительность и милосердие Творца, а не за справедливость. «Поэтому, - заключает он, - требовать справедливости – значит, скорее лукавить, ошибаться, чем спасать устои мира» [там же]. Автор этих слов и озаглавил свой текст весьма симптоматично: «Справедливая несправедливость». Это все равно что сказать: доброе зло. Надо как-то с головой дружить. Впрочем, для христиан логика не главное.

По словам этого христианина получается, что справедливость не относится к устоям мира. Но так не считали древние египтяне, поклоняясь одной из главных богинь своего пантеона — богине справедливости и правосудия Маат, древние индийцы, чтившие Варуну, покровителя справедливости, нравственности и мудрости, древние вавилоняне, почитавшие Шамаша. В греческой мифологии богиней справедливости была Астрея, дочь Зевса и Фемиды, богини правосудия. Астрею часто отождествляли с Дике, богиней правды, понимаемой как единый закон мироустройства. На идее восстановления и поддержания справедливости в универсуме основывается Вселенский Закон Кармы. Таким образом, не только мы, но и все древние цивилизации относили справедливость к устоям мира.

Справедливость в религиозной мифологии древних идет рука об руку с правосудием, а последнее – это то, что оправдывает назначение государства. Нет правосудия, нет и справедливости, а значит нет и государства. Государство относится к устоям мира или не относится?

Что-то с христианами не так, раз они отказываются от собственной воли к добру и миру, перекладывая всю ответственность на плечи своего Бога. Так или иначе, для христиан, видимо, наличие несправедливости чрезвычайно важно, ибо спасает их религию. Кто бы обратился к Христу, если бы не страдал от ее последствий?

Впрочем, я должен умерить свой критический пыл. Христиане создали концепции христианского социализма, да и весь новый гуманизм основан на христианском мировоззрении. Обращенность современной православной церкви к социальной политике превосходит заботы отдельных христианских индивидов о спасении своих душ ценой презрения к справедливости или даже похвалы несправедливости как Божьего испытания.

8

Один из титанов европейской мысли ХХ столетия Освальд Шпенглер (1880-1936) в своем выдающемся труде «Закат Европы» искусственно жестко разделил мир на мир фактов и мир идеалов, абстрактных идеологических истин. Он выдвинул тезис, что никакой справедливости в мире фактов, то есть в объективной реальности, нет. Если нет справедливости, то нет и несправедливости, ведь это две стороны одного и того же морального чувства.

С этим нельзя согласиться. Несправедливость – это ущемление «права», то есть рожденных в социуме представлений о неотъемлемой свободе индивида. Эти представления не является произволом, они есть результат исторической борьбы и рассматриваются обществом как достижения, ценности. Поскольку мир сложен и противоречив, постольку «идеологи» создают множество теорий и строят идеалы, обслуживающие разные социальные позиции. Оценка факта и сам факт находятся в определенной закономерной взаимосвязи. Если ее искусственно разорвать, то мы окажемся в мире, где факты и суждения о них никак не связаны друг с другом и существуют параллельно друг другу. Это и есть шпенглеровский мир душевнобольных людей. В этом мире можно существовать только под наблюдением врача.

Факт есть объективная реальность, тогда как мораль есть оценка, существующая только в сознании субъекта. Так рассуждал О. Шпенглер. Но если мораль воздействует на людей, мотивируя и побуждая их к конкретным действиям, то она тем самым объективируется, становится движущей силой в реальности. Как без цели начать движение? Как без возбуждающего мотива, без воления возможен поступок? А без поступка нет личности. Поступок обналичивает дух, приводит в целостность идеальный и материальный аспекты жизни. Так рассуждает Дж. Ролз, который употребляет термин «моральный факт».

«Тайна всех побед кроется в организации невидимого», - весьма опрометчиво утверждает Шпенглер [16, с. 473]. Но как можно организовать невидимое? Разве что у нас есть такое умозрение, которое проявляет невидимое. Но это уже переход из мира идей в мир фактов, то есть то, что недопустимо с точки зрения теории Шпенглера. Он преклоняется перед всякой силой, кроме силы духа и идей, из него проистекающих. Это едва ли не глупо, если только не иметь в виду, что он подпал под обаяние собственной теории, диктующей ему логику дальнейших умозаключений.

«В мире фактов истины — это лишь средства, поскольку они властвуют умами и тем самым определяют действия», - заявляет Шпенглер [16, с. 425]. Но властвовать над умами может только тот, кто обладает волей к власти, ¾ ловим мы на слове Шпенглера, поскольку он сам утверждает, что движущей силой истории является воля к власти, а остальное, мол, самообман. Неужели великие культуры были созданы лишь для того, чтобы ловкие люди могли пробраться к власти и господствовать? Это – циничный взгляд на мир человека, живущего в эпоху декаданса. Ведь культура – это феномен материализации духа, и он находится целиком внутри ценностной картины мира. Справедливость/несправедливость также относится к сфере духа, ибо это оценка фактов, рожденных отношениями между людьми. Идея справедливости/несправедливости есть идея общественная. Следовательно, ее идеология порождена социальным порядком, который имеет материальную основу.

9

Концепция несправедливости как меры трактует несправедливость в качестве источника движения. Разность потенциалов, неравенство и т. д. необходимо, чтобы стало возможно само движение. Если справедливость – это найденный момент статического равновесия в социуме, то несправедливость – это проблема, которая рождает необходимость движения, борьбы. Благоразумие вынуждает нас спокойно признать нормальными факты несправедливости, чтобы поднять знамя борьбы с ними. Однако делать это надо без фанатизма, поскольку корни несправедливости вырастают из самой жизни. Стремление к свободе будет порождать встречный процесс ее ограничения, стремление к равенству будет все время наталкиваться на разнообразные формы неравенства, порождаемые самой жизнью. И т. д. Мир, в котором мы живем, буквально соткан из недостатков и пороков. Поэтому будет правильно считать, что теория несправедливости лучше отвечает реальному миру, миру фактов, чем теория справедливости, которая переводит дискурс в разряд идеалов, с точки зрения которых якобы должно оценивать действительное положение вещей и выстраивать вектор человеческих устремлений.

Выше было показано, что несправедливость является нормой, пока соблюдена ее мера. Концепт несправедливости необходим, поскольку без него не работает, «зависает» идея справедливости. Несправедливость есть непознанная и потому неоцененная необходимость. Необходимость в социально-политической сфере улавливается и выражается в законах. Исполнение закона делает государственную жизнь правильной, внося стабильность и порядок в жизнь социума. В это и есть суть и высшее оправдание государства.

Что есть необходимость? Эта сторона противоречия. Другой ее стороной является свобода. Свобода есть добро. Необходимость ограничивает ее, следовательно, является злом. Свобода обретает смысл и содержание, если она преодолевает необходимость, необходимость ставит ее в рамки, находит ее меру, чтобы она не приобрела разрушительный характер как произвол, дурная свобода. Без необходимости, то есть без несправедливости, свобода не была бы даже осознана как таковая. Б. Кроче утверждает: «Ошибаются как те, кто ратует исключительно за силу власти, так и те, кто за согласие и свободу, ибо забывают, что исключенный им термин уже включен в другой выступ, ибо коррелятивны оба. Политик-практик заканчивает словами Жозе де Местре: необходимо наставлять народы в благотворности власти, а монархов – в пользе свободы» [8, c. 107].

Несправедливость возникает везде, где есть конфликт притязаний, конкуренция. Государство этот конфликт упорядочивает, позволяет ему разрешиться с максимальной пользой для общества. Таким образом, государство разрешает противоречие между свободой и необходимостью, а в понятие власти содержится как добро, так и зло, мера справедливости и мера несправедливости. Важно подчеркнуть, что несправедливость как мера вполне согласуется со справедливостью как мерой общественного нравственного консенсуса. Поэтому она не вызывает революционного настроения опрокинуть существующий порядок.

Литература

1. Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ. и предисл. В.В. Целищева. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995. - 534 с.

2. Волошин М. Пророки и мстители. Предвестие великой революции // Волошин М. Лики творчества. Сб. / Сост.: В. А. Мануйлов, В. П. Купченко, А. В. Лавров ; ред.: В. А. Мануйлов, Б. Ф. Егоров ; авт. предисл. С. С. Наровчатов. Л. : Наука. Ленинградское отделение, 1988. - 848 с.

3. Агутагава Р. Слова пигмея. Рассказы. Воспоминания. Эссе. Письма/ Пер. с японского В. С. Гривнина. М.: Прогресс, 1992. 592 с.// URL: http://lib.ru/%3E%3C/INOFANT/RUNOSKE/pigmej.txt (дата обращения 11.03.2018).

4. Пушкин А.С. Моцарт и Сальери // Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 4. М.: Правда, 1981. - 430 с.

5. Правила жизни Олдоса Хаксли // URL: https://esquire.ru/rules/13492-huxley/ (дата обращения 08.04.2018).

6. О несправедливости: афоризмы // URL: http://mydrost.com/o-nespravedlivosti/ (дата обращения 23.04.2018).

7. Сол Дж. Р. Ублюдки Вольтера. Диктатура разума на Западе / Пер. с англ. А.Н. Сайдашева. М.: АСТ: Астрель, 2007. - 895 с.

8. Кроче Б. Экономика и этика // Антология сочинений по философии / пер., сост., и коммент. С. Мальцевой. СПб.: Пневма, 1999. 480 с.

9. Аристотель. Политика // Соч. в 4-х томах. Т. 4. М.: Мысль, 1983. - С. 376-644.

10. Шестов Л. Драма Достоевского и Ницше (философия трагедии) // URL: https://royallib.com/book/shestov_lev/dostoevskiy_i_nitsshe.html (дата обращения 03.05.2018).

11. Виталий Коротич: «Один из основных уроков прожитых лет — не позволять, чтобы тебя унижали, и никого не унижать самому» // Бульвар Гордона, №21 (577), 27 мая 2016 г.

12. Шан цзюнь шу // Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1973. - С. 210-223.

13. Чжуан-цзы. Путь полноты свойств. М.: Эксмо, 2005. - 432 с.

14. Ницше Ф. Сочинения. – В 2-х томах: Т. 2. – Пер. с нем, вступ. ст,, сост. и примеч. К.А. Свасьяна. – М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 1998. – 864 с.

15. Савчук Р. Справедливая несправедливость. Размышления в день памяти святителя Павла Константинопольского, исповедника. 19 ноября 2014 г. // URL: http://pravoslavie.ru/75236.htm (дата обращения 15.04.2018).

16. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. – Т. 2:

Всемирно-исторические перспективы. – М.: Мысль, 1998. - 606 с.

Опубликовано в: Актуальні проблеми економіки і менеджменту: теорія. інновації та сучасна практика. Монографія. Кн. Шоста, ч. IV, розділ 14. С. 314-335. /За ред. Е.А. Кузнєцова. Херсон: ОЛДІ-ПЛЮС, 2018. – 358 с.