КОНЦЕПЦИИ СВОБОДЫ

Петер М.Р.Стирк, Дэвид Вейгалл



Введение




Понятие свободы, независимости (“liberty”, “freedom”) имело множество трактовок и употреблялось во множестве значений. Мы говорим о свободе вероисповедания, свободе слова — устного и письменного, свободе объединений и участия в политической деятельности (см. источники 6 и 8). Все шире употребляются понятия экономической независимости, свободы от нужды, свободы национального самоопределения (см. источник 5). Именно столь частое употребление слов “свобода”, “независимость” заставило теоретика-политолога Бернарда Крика заметить: “Концепция свободы имеет столь большое значение, что мы с трудом можем ее сколь-либо точно сформулировать, пытаясь привязать к ней все общечеловеческие ценности”.

Истоки свободы обычно ищут в древнегреческих городах-государствах и Римской республике. Вместе с тем, как одобрительно заметил один современный поклонник античности, свобода в этих государствах сочеталась с имперской завоевательной политикой. Свобода своего собственного государства отнюдь не исключала отрицания свободы других государств (см. источник 1). Понятие свободы включало в себя также свободу от деспотической власти — такой, какую имел хозяин над своим рабом. Сопоставление с деспотической властью важно для понимания античных представлений о свободе, согласно которым свобода прежде всего определялась статусом человека: свободный человек и — как противоположность ему — раб. Состояние свободы предполагало для человека целый ряд возможностей, в частности, возможность владеть рабами. Быть свободным означало возможность — и даже обязанность — участвовать в политической жизни.

Выраженный политический аспект концепции свободы в античном мире резко контрастирует с современным взглядами, делающими упор на свободу личности от политического контроля и вмешательства. Для грека свобода представлялась вполне совместимой с властью общества над личностью, если это власть, осуществляемая в соответствии с законом, а не по воле деспота. Аналогично, смысл свободы усматривался в первую очередь в ее полезности для общества, а не в значении ее для личности. Говоря об этом отличии трактовки свободы в эпоху античности и в новое время, французский приверженец свободы Бенжамен Констан предостерегал общество от всякой попытки возврата к прежним взглядам. Такая попытка, однако, произошла во время Французской революции и имела самые пагубные последствия.

Идея приоритета личной свободы перед свободой общества существовала и в античности, ее выражали киники, отстаивавшие самодостаточность личности и презиравшие общественную жизнь. Гораздо более резкое разграничение между политикой и личной свободой совершило христианство. В христианской идеологии свобода, как подчеркивал св. Августин, — это свобода воли. Такое понимание свободы было крайне важным — оно связывало свободу с отдельной личностью, точнее даже с ее духом. Но это была ограниченная свобода. Ибо, хотя в последующем представление о свободе духа стало еще более полным, для многих христиан оно вполне уживалось с несвободой физической. Душа может быть свободной, даже когда тело заковано в цепи. Свобода души и равенство перед Господом идут рука об руку с необходимостью политической власти над грешными людьми.

Господство христианской идеологии в средневековой Европе не исключало, однако, развития более разнообразных, неоднозначных, порожденных самой жизнью концепций свободы. Упомянем свободы, которые гарантировали своим подданным английские монархи в коронационной присяге. Это были привилегии и льготы для церкви, крупных феодалов, позже — для городских общин. Они включали в себя освобождение от ряда налогов, а также преимущественные права в судопроизводстве. Современный читатель с удивлением узнает, что “свобода” или “привилегии” (“franchise”) знатного лица определяли не только его право судить других, но и территорию, на которую распространяется его власть. Хотя свобода была прежде всего и почти исключительно “принадлежностью его светлости”, следует сказать, что к концу XIII в. уже существовало “противостояние между свободами всего общества и своеволием вельмож”.

Однако лишь в XVI-XVII веках сформировалась та идея, что свободой должны обладать все граждане в равной мере. Распространение идей свободы шло параллельно с развитием государств и было отчасти реакцией на централизацию власти. Оно также было связано с новой трактовкой понятия прав, завоевавшей умы политиков и философов. Ярко демонстрирует эту взаимосвязь американская Декларация независимости, провозгласившая, что “все люди сотворены равными и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами”, в числе которых названа свобода (см. источник 5).

По мере того, как потребность свободы распространялась и углублялась, все более настоятельно проявлялась необходимость определить границы свободы. Трудность состоит в том, чтобы найти способ обеспечить свободу и при этом не дать ей выродиться во вседозволенность. Немецкий философ Иммануил Кант единственное решение этой проблемы усматривал в сфере морали, нравственности. По Канту, свобода по существу есть прежде всего независимость, т.е. самостоятельность, свободное волеизъявление, возможность самому управлять собою. Это не означает делать все, что заблагорассудится, но означает устанавливать самому для себя законы. Кант считал, что основной нравственный закон таков: человек должен выработать для себя те нормы поведения, которые он считает желательными для всех остальных.

Английский утилитарист Джон Стюарт Милль развивал другое, но не менее значимое направление. Он различал “поступки человека, касающиеся только его самого” и “поступки, касающиеся других людей”. В отношении первых свобода человека не должна иметь никаких ограничений, даже если поступками этими он наносит себе вред. Свобода же поступков, причиняющих вред другим, должна быть ограничена. Придерживаясь этого принципа, общество не должно препятствовать, тем более запрещать человеку пьянствовать. Вместе с тем, оно должно наказать его за беззаконные поступки, совершенные в состоянии опьянения, — но именно потому, что они беззаконны, а не потому, что совершены пьяным. Проводя такое различие, Милль старался ограничить новый род тирании — тиранию общественного мнения, добивающегося соответствия своим стандартам во всех сферах поведения.

Внимание других философов привлекала еще одна форма тирании, которую относили за счет чрезмерной расширенности, “раздутости” представления о свободе. Эта неопределенность коренится в связи понятий свободы и равенства, что нашло отражение в трудах английского радикала-агрария Джерарда Уинстенли (см. источник 2). По Уинстенли, угнетение имеет своей основой неравное распределение земли, при котором часть людей лишена самих средств существования. Его взгляды получили развитие в критике “буржуазных политических прав” социалистами. Какая польза, — вопрошали они, — от политических и гражданских свобод, если большая часть населения лишена экономических средств для их реализации? На этом основании марксисты чернили и экономические, и гражданские свободы, разоблачая их как всего лишь “формальные”.

Не только марксистам была очевидна связь свободы и социальной справедливости: безусловно, экономические лишения могут воспрепятствовать человеку осуществить свою свободу. Критика свобод была связана с медленным, но неуклонным расширением влияния государства. Отчасти эта критика была реакцией на обнищание масс, а отчасти была связана с новой, более всеобъемлющей концепцией свободы. В соответствии с этой концепцией свобода предполагает саморазвитие личности и максимальную реализацию ее возможностей. Именно это побуждало противников усиления роли государства отстаивать как единственное приемлемое определение свободы так называемую “негативную свободу”, т.е. свободу от принуждения. Согласно новой концепции, свобода увеличивается до максимума сведением к минимуму вмешательства в нашу жизнь государства и других институтов. На практике, по мнению ряда приверженцев таких взглядов, это означает ограничение функций государства поддержанием закона и правопорядка, обеспечением безопасности личности и ее собственности. Всякие иные действия со стороны государства неправомочны и есть посягательство на свободу.

Взаимосвязь государства и свободы стала одной из главных дилемм современной концепции свободы и независимости. С одной стороны, государство представляет собой угрозу свободе: именно против действий государства обычно выступают защитники гражданских свобод. С другой стороны, государство также является и гарантом свобод. Нам нет необходимости проводить четкую грань между свободой от чего-то (“негативная свобода”) и свободой, дозволяющей что-то (“позитивная свобода”) и считать, что, мы нуждаемся в поддержке государства для тех или иных действий. Смысл существования государства проще. Это можно увидеть на примере свободы слова. Свобода слова фигурирует практически в любом перечне современных свобод и занимает в них одно из почетных первых мест. Вместе с тем, во многих современных обществах свобода слова ограничивается для того, чтобы предотвратить злобные нападки на расовые меньшинства.

Различие между “негативной” и “позитивной” свободой обозначил сэр Исайя Берлин в своей лекции “Два понятия свободы”, оказавшей большое влияние на последующие дебаты по этому вопросу. Стержнем идеи Берлина является понятие позитивной свободы, которая, по его словам, имеет своим истоком стремление человека распоряжаться собой, быть самому себе хозяином. Но тут появилась опасность, — продолжает Берлин, — так как власть над собой могла рассматриваться как необходимость сковывать, подавлять свои исконные желания и склонности. Этот взгляд был достаточно широко распространен еще у древних греков. Предполагалось наличие некоего идеального представления о личности или нормах поведения, к которым человек должен усиленно стремиться. Отсюда, — предупреждал Берлин, — всего шаг до того взгляда, что человека можно принуждать во имя его же блага, что его можно заставлять быть свободным.

Суждения на эту тему принимали разные формы в зависимости от исходных взглядов на причины несвободы, которую люди должны преодолеть, и на человеческую природу вообще. Оптимистичное по преимуществу представление о человеческой природе, согласно которому люди творят добро естественно и по собственной воле, если только они тем или иным образом не развращены, выразилось в афоризме якобинского клуба в эпоху Французской революции: “Ни один человек не свободен творить зло. Но дабы не совершать зла, он должен быть свободен”. Более современные (хотя также уходящие корнями вглубь времен) доводы делают упор на причины недостаточной свободы. Достойное сожаления состояние человека относят за счет действий угнетателей, пагубного влияния современных пропагандистских средств, контролируемых тоталитарными государствами, либо соблазнов роскошью и модой. Вывод таков, что человека надо оторвать от влияния ложных доктрин и идеологий либо чрезмерных и засасывающих пристрастий. То есть опять-таки человека следует принудить быть свободным.

Большинство граждан в современных либеральных обществах скорее всего отвергнут подобные взгляды. Становление представлений о свободе, как и о правах человека — один из величайших “сюжетов с хорошим концом” в истории политической мысли. Говоря об успехе, мы имеем в виду именно нынешнюю концепцию свободы, однако эта концепция не перечеркнула и идей древности. Бенжамен Констан, говоря о торжестве представлений своего времени о свободе, одновременно предостерегал: “Опасность современной свободы состоит в том, что упиваясь благами нашей личной независимости, преследуя свои личные интересы, мы слишком легко готовы поступиться участием в политическом правлении”.



Источник 1. НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
           О ЛЮБВИ К СВОБОДЕ В АНТИЧНОМ МИРЕ





Макиавелли (1469—1527) — дипломат, историк и политический идеолог — в книге “Рассуждения о первой декаде Тита Ливия” восхищается древним Римом и, сопоставляя прошлое с настоящим, размышляет о причинах слабости и развращенности современного ему итальянского общества, что он, будучи секретарем Флорентийской республики в 1498-1512 г.г., мог наблюдать воочию.

“Размышляя над тем, почему могло получиться так, что в те стародавние времена народ больше любил свободу, чем теперь, я прихожу к выводу, что произошло это по той же самой причине, из-за которой люди сейчас менее сильны, а причина этого кроется, как мне кажется, в отличии нашего воспитания от воспитания древних и в основе ее лежит отличие нашей религии от религии античной. Наша религия, открывая истину и указуя нам истинный путь, заставляет нас мало ценить мирскую славу. Язычники же ставили ее весьма высоко, видя именно в ней высшее благо. Поэтому в своих действиях они оказывались более жестокими. Об этом можно судить по многим установлениям и обычаям, начиная от великолепия языческих жертвоприношений и кончая скромностью наших религиозных обрядов, в которых имеется некоторая пышность, скорее излишняя, чем величавая, однако не содержится ничего жестокого или мужественного. В обрядах древних не было недостатка ни в пышности, ни в величавости, но они к тому же сопровождались кровавыми и жестокими жертвоприношениями, при которых убивалось множество животных. Это были страшные зрелища, и они делали людей столь же страшными. Кроме того, античная религия причисляла к лику блаженных только людей, преисполненных мирской славы — полководцев и правителей республик. Наша же религия прославляет людей скорее смиренных и созерцательных, нежели деятельных. Она почитает высшее благо в смирении, в самоуничижении и в презрении к делам человеческим; тогда как религия античная почитала высшее благо в величии духа, в силе тела и во всем том, что делает людей чрезвычайно сильными. А если наша религия и требует от нас силы, то лишь для того, чтобы мы были в состоянии терпеть, а не для того, чтобы мы совершали мужественные деяния. Такой образ жизни сделал, по-моему, мир слабым и отдал его во власть негодяям: они могут безбоязненно распоряжаться в нем, как угодно, видя, что все люди, желая попасть в рай, больше помышляют о том, как бы стерпеть побои, нежели о том, как бы за них расплатиться. И если теперь кажется, что весь мир обабился, а небо разоружилось, то причина этому, несомненно, подлая трусость тех, кто истолковывал нашу религию, имея в виду праздность, а не доблесть. Если бы они приняли во внимание то, что религия наша допускает прославление и защиту отечества, то увидели бы, что она требует от нас, чтобы мы любили и почитали родину и готовили себя к тому, чтобы быть способными встать на ее защиту. Именно из-за такого рода воспитания и столь ложного истолкования нашей религии на свете не осталось такого же количества республик, какое было в древности, и следствием сего является то, что в народе не заметно теперь такой же любви к свободе, какая была в то время. Я полагаю также, что в огромной мере причиной тому было также и то, что Римская Империя, опираясь на свои войска и могущество, задушила все республики и всякую свободную общественную жизнь. И хотя Империя эта распалась, города, находящиеся на ее территории, за очень редким исключением, так и не сумели ни вместе встать на ноги, ни опять наладить у себя гражданский общественный строй."

Никколо Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Избранные сочинения. М. Художественная литература. 1982. С.449 — 450.



Источник 2. ДЖЕРАРД УИНСТЕНЛИ О ЗАКОНЕ СВОБОДЫ




Джерард Уинстенли (ок. 1609 — 1676 г.г.) был лидером непродолжительно существовавшего движения диггеров (“копателей”) и одним из самых радикальных идеологов периода английской гражданской войны. Его представления о справедливом устройстве общества нашли отражение в памфлете “Новый закон справедливости” (1649). Люди, по его мнению, могут стать свободными только с отменой частной собственности на землю, когда все работают на земле сообща и бесплатно. Памфлет “Закон свободы” (1652), откуда взят цитируемый отрывок, Уинстенли посвятил Оливеру Кромвелю. В памфлете описывается аграрное общество, где не существует никакой купли-продажи. Главная свобода — это свобода от экономической зависимости.

“Истинная республиканская свобода заключается в свободном
пользовании землею»

Истинная свобода там, где человек получает пищу и средства для поддержания жизни, а это заключается в пользовании землею. Ибо, как человек создан из четырех стихий творения — огня, воды, земли и воздуха, так и жизнь его поддерживается телами, состоящими из четырех стихий, каковыми являются плоды земли. И он не может жить без них: лишите его свободного пользования ими и тело начинает хиреть, дух впадает в рабство и, наконец, покидает тело и перестает быть движущей силой тела.

Все, для чего трудится человек, как говорит Соломон, это для того, чтобы иметь свободно пользование землею и ее плодами (Экклезиаст, гл.2).

Разве священники не проповедуют ради присвоения земли? Не ведут ли тяжбы юристы, чтобы завладеть землею? Разве солдаты не сражаются за землю? И разве лэндлорд не требует ренты, чтобы иметь возможность жить от изобилия земли, благодаря труду своих держателей?

Итак, начиная от вора на большой дороге и до короля, восседающего на троне, разве все не стремятся к тому, чтобы либо силой оружия, либо тайными кознями отнять землю один у другого, ибо они видят, что их свобода заключается в изобилии, а их рабство — в нищете.

Конечно, угнетатели — лорды мэноров, требовательные лэндлорды и сборщики десятины — могут с таким же правом сказать, что их братья не будут дышать воздухом, ни услаждать свое тело теплом, ни получать водяную влагу, падающую на них ливнем, пока они не уплатят им рентой за это. Это то же, что сказать: братья их не будут ни работать на земле, ни вкушать ее плодов, пока они не арендуют у них свободу на это; ибо тот, кто присваивает себе право ограничивать своего брата в свободе пользования одной стихией, может на том же основании ограничивать его в свободе пользования всеми четырьмя, т. е. огнем, водой, землей и воздухом.

Для человека лучше было бы не иметь тела, чем не иметь пищи для него, а посему это отстранение от земли братьев братьями есть угнетение и рабство; а свободное пользование ею есть истинная свобода.

Я говорю теперь об отношениях между угнетателем и угнетенными. Я не буду рассматривать здесь внутреннего рабства, хотя я уверен, что если бы его исследовать должным образом, то оказалось бы, что рабство ума, как алчность, гордость, лицемерие, зависть, уныние, страх, отчаяние и безумие — все это вызывается внешним рабством, которое одни люди налагают на других.

Итак, длительный естественный опыт доказывает, что истинная свобода заключается в свободном пользовании землею...

Каково общее понятие о правлении

Правление — это мудрое и свободное устройство земли и обычаи человеческого рода соблюдать особые законы или правила, чтобы все население могло жить мирно в благосостоянии и свободе в той стране, в коей они родились и получили воспитание...

...Существуют два вида правления: королевское правление и республиканское правление.

Что такое королевское правление или монархия

Королевское правительство управляет землею посредством обманного искусства купли и продажи и тем самым делается источником споров; его рука действует против каждого человека и рука каждого человека действует против него. ...и если бы оно не имело поддержки в палочном праве, в нем не было бы порядка, ибо оно алчная и высокомерная воля завоевателя, порабощающего покорный народ...

...Действительно, это правительство вполне может быть названо правительством разбойников с большой дороги, ибо оно отняло силой землю у младших своих братьев и продолжает не давать ее им также путем насилия...

...Именно это королевское правительство делает старших братьев фрименами на земле, а младших братьев — рабами прежде, чем они утратили свободу вследствие нарушения закона...

...Возникновение королевского правления двояко: во-первых, путем хитроумной политики, которая вытесняет народ с пути общей свободы на путь общего рабства; ибо пока земля является общей сокровищницей для всех людей, королевская алчность не может воцариться в качестве короля...

Что такое республиканское правление

Республиканское правление управляет землею без купли и продажи, и тем самым оно превращается в миротворца и в восстановителя древнего мира и свободы: оно делает запасы для угнетенных, слабых и простых так же, как для богатых, мудрых и сильных...

...Всякий вид рабства и угнетения... все это будет снова выброшено этим правлением, если только оно будет таким же справедливым во власти своей, как по имени...

...Если когда-нибудь республиканское правительство будет посажено на трон, то ни тирания, ни угнетение не смогут взглянуть в лицо его и остаться живыми."

Джерард Уинстенли. Закон свободы. Избранные памфлеты. М.-Л. Изд-во АН СССР. 1950. С.210-212, 226, 228, 229, 231, 235-236.



Источник 3. ТОМАС ГОББС О СВОБОДЕ




Томас Гоббс (1588—1679) — философ и теоретик в сфере политики. Его высказывания в полемике с парламентом некоторыми были расценены как поддержка монархии, и в 1640 г. Гоббс эммигрировал во Францию. Однако его “Левиафан” (1651) вызвал критику со стороны французских роялистов, и Гоббс вернулся в Англию. Двоякое отношение к Гоббсу отражает тот факт, что, с одной стороны, он получал пенсию от Карла II, а с другой — Оксфордский университет в 1683 г. осудил его труды. Гоббс уделял большое внимание тому, что он считал ложным пониманием и даже оскорблением свободы его современниками в период английской гражданской войны. Нижеследующее рассуждение о свободе взято из “Левиафана” (глава “О свободе подданных”). Хотя по своим политическим воззрениям Гоббс был сторонником безраздельной государственной власти, он признавал право индивида на защиту себя как личности даже от своего владыки. Гоббс развивает свою концепцию свободы в разных аспектах, говоря о свободе выбора образа действий, свободе от обязательств, отсутствии принуждения и внешних препон.

Что такое свобода. Свобода означает отсутствие сопротивления (под сопротивлением я разумею внешние препятствия для движения), и это понятие может быть применено к неразумным созданиям и неодушевленным предметам не в меньшей степени, чем к разумным существам. Ибо если что-либо так связано или окружено, что оно может двигаться лишь внутри определенного пространства, ограниченного сопротивлением какого-либо внешнего тела, то мы говорим, что это нечто не имеет свободы двигаться дальше. Подобным же образом о живых существах, пока они заперты или сдерживаются стенами или цепями, а также о воде, которая удерживается берегами или посудой и которая иначе разлилась бы по большему пространству, мы обыкновенно говорим, что они не имеют свободы двигаться так, как они двигались бы без этих внешних препятствий. Но если препятствие к движению кроется в самом устройстве вещи, например, когда камень находится в покое или когда человек прикован болезнью к постели, тогда мы обычно говорим, что эта вещь лишена не свободы, а способности движения.

Что значит быть свободным человеком. Согласно этому собственному и общепринятому смыслу слова, свободный человек — тот, кому ничто не препятствует делать желаемое, поскольку он по своим физическим и умственным способностям в состоянии это сделать. Но если слово свобода применяется к вещам, не являющимся телами, то это злоупотребление словом, ибо то, что не обладает способностью движения, не может встречать препятствия. Поэтому когда (к примеру) говорят, что дорога свободна, то имеется в виду свобода не дороги, а тех людей, которые по ней беспрепятственно двигаются. А когда мы говорим свободный дар, то понимаем под этим не свободу подарка, а свободу дарящего, не принужденного к этому дарению каким-либо законом или договором. Точно так же когда мы свободно говорим, то это свобода не голоса или произношения, а человека, которого никакой закон не обязывает говорить иначе, чем он говорит. Наконец, из употребления слов свобода воли можно делать заключение не о свободе воли, желания или склонности, а лишь о свободе человека, которая состоит в том, что он не встречает препятствий к совершению того, к чему его влекут его воля, желание или склонность.

Страх и свобода совместимы. Страх и свобода совместимы. Например, если человек из страха, что корабль потонет, бросает свои вещи в море, то он тем не менее делает это вполне добровольно и может воздержаться от этого, если пожелает. Следовательно, это действие свободного человека. Точно так же если человек платит свои долги, как это иногда бывает, только из боязни тюрьмы, то и это действие свободного человека, ибо ничто не препятствует этому человеку отказаться платить. Как общее правило, все действия, совершаемые людьми в государствах из страха перед законом, являются действиями, от которых совершающие их имеют свободу воздержаться.

Свобода и необходимость совместимы. Свобода и необходимость совместимы. Вода реки, например, имеет не только свободу, но и необходимость течь по своему руслу. Такое же совмещение мы имеем в действиях, совершаемых людьми добровольно. В самом деле, так как добровольные действия проистекают из воли людей, то они проистекают из свободы, но так как всякий акт человеческой воли, всякое желание и склонность проистекают из какой-нибудь причины, а эта причина — из другой в непрерывной цепи (первое звено которой находится в руках Бога — первейшей из всех причин), то они проистекают из необходимости. Таким образом, всякому, кто мог бы видеть связь этих причин, была бы очевидна необходимость всех произвольных человеческих действий. И поэтому Бог, который видит все и располагает всем, видит также, что, когда человек делает то, что он хочет, его свобода сопровождается необходимостью делать не больше и не меньше того, что желает Бог. Ибо хотя люди могут делать многое, что Бог не велел делать и за что он поэтому не является ответственным, однако люди не могут иметь ни страстей, ни расположения к чему-либо, причиной которых не была бы воля божья. И если воля божья не обеспечила необходимости человеческой воли и, следовательно, всего того, что от этой воли зависит, человеческая свобода противоречила и препятствовала бы всемогуществу и свободе Бога. Этим довольно сказано (для нашей цели) о той естественной свободе, которая только одна понимается под свободой в собственном смысле.

Искусственные узы, или соглашения. Но подобно тому как люди для достижения мира и обусловленного им самосохранения создали искусственного человека, называемого нами государством, точно так же они сделали искусственные цепи, называемые гражданскими законами, и эти цепи они сами взаимными соглашениями прикрепили одним концом к устам того человека или собрания, которым они дали верховную власть, а другим концом — к собственным ушам. Эти узы, слабые по своей природе, могут, однако, быть сделаны так, чтобы они держались благодаря опасности, а не трудности их разрыва.

Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью. Лишь в связи с этими узами я буду говорить теперь о свободе подданных. Действительно, так как мы видим, что нет такого государства в мире, в котором было бы установлено достаточно правил для регулирования всех действий и слов людей (ибо это невозможно), то отсюда с необходимостью следует, что во всякого рода действиях, о которых правила умалчивают, люди имеют свободу делать то, что их собственный разум подсказывает как наиболее выгодное для них. Ибо если под свободой в собственном смысле мы будем понимать физическую свободу, т.е. свободу от цепей и тюрьмы, то было бы нелепо, чтобы люди, как это часто бывает, требовали той свободы, которой они и так явно пользуются. С другой стороны, если под свободой мы стали бы понимать свободу от законов, то было бы не менее нелепо, чтобы люди требовали для себя, как они это часто делают, такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать хозяевами их жизни. Однако, как это ни нелепо, они именно этого требуют, не зная, что законы бессильны защищать их, если им не приходит на помощь меч в руках одного или многих людей, заставляя исполнять законы. Свобода подданных заключается поэтому лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании их действия обошел молчанием, как, например, свобода покупать и продавать и иным образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т. д."

Томас Гоббс. Левиафан, или материя, форма и власть государства, церковного и гражданского. Избранные сочинения. Т.2. М. Мысль. 1964. С.231-234. (Ч.II, гл.XXI).



Источник 4. МОНТЕСКЬЕ. “О ДУХЕ ЗАКОНОВ”




Шарль Луи де Секонда барон де Монтескье (1689—1755) — французский философ, теоретик политических и социальных проблем. Его работа “О духе законов”, откуда взят приведенный отрывок, вышла в 1748 г. Монтескье утверждал, что политическая свобода предполагает свободу идей и их выражения и что свобода зависит от того, сдерживается и контролируется ли политическая власть. Он обличал деспотизм, которому противопоставлял “монархию”. Идеи Монтескье оказали огромное влияние на развитие конституционного либерализма.

“Различные значения, придаваемые слову ”свобода"

Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь различное впечатление на умы, как слово “свобода”. Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие — право избирать того, кому они должны повиноваться; третьи — право носить оружие и совершать насилия; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое время принимал за свободу обычай носить длинную бороду. Иные соединяют это название с известной формой правления, исключая все прочие. Люди, вкусившие блага республиканского правления, отождествили понятие свободы с этим правлением, а люди, пользовавшиеся благами монархического правления, — с монархией. Наконец, каждый именовал свободой то правление, которое наиболее отвечало его обычаям или склонностям. Так как в республике пороки правления, на которые жалуются люди, выступают не так заметно и назойливо, причем создается впечатление, что там более действует закон, чем исполнители закона, то свободу обычно отождествляют с республиками, отрицая ее в монархиях. Наконец, ввиду того, что в демократиях народ, по-видимому, может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа.

Что такое свобода

Действительно, в демократиях народ, по-видимому, делает, что хочет. Но политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется. В государстве, т. е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, что должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть.

Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость. Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане."

Шарль Монтескье. О духе законов. Избранные произведения. М. Госполитиздат. 1955. С.288-289.



Источник 5. ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ
СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ, 4 ИЮЛЯ 1776 г.




Это основополагающий конституционный документ, принятый Конгрессом Соединенных Штатов Америки. После провозглашения независимости всякое обращение к традициям британского правления утратило смысл. Противоположные этим традициям свободы, провозглашенные в Декларации, основаны на естественном праве, на здравом смысле, а не на исторических традициях и обычаях. И Декларация, и конституция США опираются на естественное право граждан менять или низлагать свое правительство и устанавливать те формы власти, которые им представляются наилучшими.

“Когда ход событий принуждает какой-нибудь народ порвать политическую связь, соединяющую его с другим народом, и занять наравне с остальными державами независимое положение, на которое ему дают право естественные и божеские законы, то должное уважение к мнению человечества обязывает его изложить причины, побуждающие его к отделению.

Мы считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены равными, и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, заимствующие свою справедливую власть из согласия управляемых. Если же данная форма правительства становится гибельной для этой цели, то народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и с такой организацией власти, какие, по мнению этого народа, всего более могут способствовать его безопасности и счастью. Конечно, осторожность советует не менять правительств, существующих с давних пор, из-за маловажных или временных причин. И мы, действительно, видим на деле, что люди скорее готовы терпеть зло до последней возможности, чем восстановить свои права, отменив правительственные формы, к которым они привыкли. Но когда длинный ряд злоупотреблений и узурпаций, неизменно преследующих одну и ту же цель, обнаруживает намерение предать этот народ во власть неограниченного деспотизма, то он не только имеет право, но и обязан свергнуть такое правительство и на будущее время вверить свою безопасность другой охране. Эти колонии также долго и терпеливо переносили разные притеснения, и только необходимость заставляет их теперь изменить свою прежнюю форму правления. История нынешнего короля Великобритании полна беспрестанных несправедливостей и узурпаций, прямо клонившихся к тому, чтобы ввести неограниченную тиранию в этих штатах. В доказательство представляем на суд беспристрастному миру следующие факты:

Он отказывался утверждать законы, в высшей степени полезные и необходимые для общего блага.

Он запрещал своим губернаторам проводить некоторые законы неотложной важности иначе, как под условием, чтобы действие их было приостановлено до тех пор, пока он даст свое согласие; когда же действие их бывало приостановлено, он уже больше не обращал на них внимания.

Он соглашался проводить некоторые другие законы, важные для интересов обширных областей, только в том случае, если жители этих областей откажутся от права представительства в законодательном собрании, права неоцененного для них и страшного только для тиранов.

С единственной целью утомить законодательные собрания и этим принудить их к подчинению себе он созывал их в местах, неудобных и непривычных для них, вдали от тех пунктов, где хранятся правительственные документы.

Он неоднократно распускал палаты представителей за то, что они с мужественной твердостью противились его попыткам нарушить права народа.

Распустив палаты, он в течение долгого времени не позволял выбирать новых представителей, вследствие чего законодательная власть, которая не может совершенно исчезнуть, возвращалась к народной массе, и штат в это время подвергался всем опасностям вторжения извне и внутренних смут.

Он старался препятствовать заселению этих штатов, затрудняя с этой целью проведение законов о натурализации иностранцев, запрещая законы, поощрявшие эмиграцию в Америку, и делая условия приобретения земли здесь более обременительными.

Он затруднял отправление правосудия, отказываясь утверждать законы, которыми устанавливалась судебная власть.

Он поставил судей в исключительную зависимость от своей воли в том, что касается определения срока их службы и размеров жалованья.

Он создал множество новых должностей и прислал сюда толпу своих чиновников, разоряющих народ и высасывающих из него все соки.

В мирное время он содержал среди нас постоянную армию без согласия наших законодательных собраний.

Он стремился сделать военную власть независимой от гражданской и поставить первую выше второй.

Он соединился с другими лицами, чтобы заодно с ними подчинить нас юрисдикции, чуждой нашей конституции и непризнаваемой нашими законами; он утвердил акты этой мнимой законодательной власти, которыми предписывались следующие меры:

Размещение среди нас значительных вооруженных отрядов.

Предание солдат, совершивших убийство среди жителей этих штатов, особому суду, в которых их судили только для виду с целью избавить от наказания.

Прекращение нашей торговли со всеми частями света.

Обложение нас налогами без нашего согласия.

Лишение нас во многих случаях преимуществ суда присяжных.

Отправление нас за море для суда за мнимые преступления. Уничтожение в соседней с нами провинции свободной системы английских законов и введение в ней неограниченной формы правления, одновременно с расширением ее границ, для того, чтобы эта провинция служила примером и орудием для распространения такой же неограниченной формы правления и на эти колонии.

Лишение нас наших хартий, отмена самых дорогих для нас законов и существенное изменение наших правительственных форм.

Приостановление деятельности наших законодательных собраний и предоставление права предписывать нам законы лицам, издавшим эти акты.

Далее король Великобритании отказался от управления нами, лишив нас своего покровительства и объявив нам войну.

Он грабил нас на море, опустошал наши берега, сжигал наши города и убивал наших граждан.

В настоящее время он шлет армию чужеземных наемников довершить дело смерти, разорения и тирании, начатое им с такой жестокостью и таким вероломством, какие едва ли встречались даже в самые варварские века и совершенно недостойны главы цивилизованной нации.

Он принуждал наших сограждан, взятых в плен в открытом море, поднять оружие против родной страны и убивать своих друзей и братьев или в свою очередь пасть от их руки.

Он возбуждал среди нас внутренние восстания и старался побудить к нападению на жителей наших пограничных областей бесчеловечных диких индейцев, которые, как известно, на войне истребляют всех без различия пола, возр аста и положения.

На каждой стадии этих притеснений мы подавали королю петиции, составленные в самых смиренных выражениях, и просили его об оказании нам правосудия; но единственным ответом на все наши петиции были только новые оскорбления. Государь, характер которого заключает в себе все черты тирана, не способен управлять свободным народом.

Нельзя также сказать, чтобы мы не обращали внимания на наших братьев-британцев. Время от времени мы предостерегали их о попытках их законодательного собрания подчинить нас незаконной юрисдикции. Мы напоминали им о тех условиях, при которых мы эмигрировали и поселились здесь. Мы взывали к врожденному в них чувству справедливости и великодушию и заклинали их узами нашего родства с ними выразить порицание актам узурпации, которые неизбежно должны были разъединить нас и прекратить сношения между нами. Но они также остались глухи к голосу справедливости и кровного родства. Поэтому мы должны подчиниться необходимости, принуждающей нас отделиться от них, и считать их отныне, как и другие народы, врагами во время войны и друзьями во время мира.

В силу всего этого мы, представители Соединенных Штатов Америки, собравшиеся на общий конгресс, призывая Верховного Судию мира в свидетели правоты наших намерений, объявляем от имени и по уполномочию народа, что эти соединенные колонии суть и по праву должны быть свободные и независимые Штаты. С этого времени они освобождаются от всякого подданства британской короне и всякая политическая связь между ними и великобританским государством совершенно порывается. В качестве свободных и независимых Штатов они приобретают полное право объявлять войну, заключать мир, вступать в союзы, вести торговлю и совершать все то, на что имеет право всякое независимое государство. Твердо уповая на помощь божественного Провидения, мы взаимно обязываемся друг другу поддерживать эту декларацию жизнью, имуществом и честью."

Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVII-XIX вв. М. 1957. С.167-170.



Источник 6. ДАВИД ЮМ О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ 1776 г.



Давид Юм (1711—1776), шотландский философ и историк, опубликовал статью, из которой взят настоящий отрывок, в “Эссе о морали и политике” (1741). Осветив причины столь большой свободы печати, какая существовала в Англии XVIII в. (что Юм объяснял смешанной формой правления), он обсуждает плюсы и минусы этой свободы.

“...Эти принципы объясняют большую свободу печати в наших королевствах, превосходящую все то, что допускается при любых других системах правления. Мы понимаем, что деспотическая власть незаметно подкралась бы к нам, если бы мы не заботились о том, чтобы помешать ее развитию, и если бы не существовало легкого способа поднять тревогу во всем королевстве от одного конца до другого. Необходимо часто возбуждать дух народа, чтобы обуздать честолюбие двора; а боязнь возбудить этот дух нужно использовать, чтобы не допустить возникновения указанного честолюбия. Нет более эффективного средства для достижения данной цели, чем свобода печати, благодаря которой все знания, ум и гений нации могут быть использованы на стороне свободы и каждого можно поднять на ее защиту. Поэтому, до тех пор, пока республиканская часть нашей системы правления может противостоять монархической, она, естественно, будет заботиться о том, как сохранить свободу печати как имеющую большое значение для своего собственного сохранения.

Однако необходимо признать, хотя трудно и почти невозможно предположить какое-либо подходящее средство для исправления положения, что неограниченная свобода печати является одним из зол, сопутствующих нашим смешанным формам правления.

...Неудобства, вытекающие из существования этой свободы, столь немногочисленны, что ее можно считать общим правом человечества, и она должна быть предоставлена людям почти при любом режиме правления, за исключением церковного, для которого она действительно оказалась бы роковой. Мы не должны опасаться, что она даст такие же вредные последствия, какие возникали в результате разглагольствований популярных демагогов Афин и трибунов Рима. Человек читает книгу или брошюру в одиночестве и спокойно. При этом нет никого, кто мог бы заразить его своей страстью. Его не увлекает сила и энергия действия. А если случится так, что он приведет себя в такое мятежное состояние, то перед ним нет немедленного решения, через которое он мог бы дать выход своему аффекту. Поэтому свобода печати, как бы ею ни злоупотребляли, едва ли вообще способна возбудить народное волнение или мятеж. А что касается ропота или скрытого недовольства, которые она иногда может вызвать, то лучше, что они находят выход в словах и что правитель узнает о них прежде, чем будет слишком поздно, так чтобы он мог найти средство против них. Справедливо, что люди всегда более склонны верить тому, что говорится в ущерб их правителям, а не обратному; но эта склонность неотделима от них, пользуются они свободой или нет. Слух может распространиться так же быстро и быть таким же вредным, как и памфлет. Однако он будет более вредным там, где люди не привыкли свободно думать и отличать правду от лжи.

По мере того, как человечество накапливало опыт, было также обнаружено, что люди вовсе не являются таким чудовищами, как их представляли, и что во всех отношениях лучше руководить ими как разумными существами, чем вести или гнать их, как грубых животных."

Давид Юм. О свободе печати. Сочинения. Т.2. М. Мысль. 1965. С.574, 887.



Источник 7. ДЖОН СТЮАРТ МИЛЛЬ. “О СВОБОДЕ”




Джон Стюарт Милль (1806—1873) воспитывался своим отцом Джеймсом Миллем и Джереми Бентамом как будущий лидер утилитаризма. После периода тяжелой депрессии — отчасти вызванной чрезмерной строгостью воспитания — он склонился к более гибкой форме утилитаризма. Милль был служащим Восточной Индийской компании с 1823 по 1858 г., когда компания была национализирована, в 1865-1868 г.г. — членом парламента. Ниже приведен отрывок из его знаменитого эссе “О свободе” (1859), в котором отстаиваются свобода и терпимость как человеческие ценности, необходимые для полноценного развития нравственной личности. Главной угрозой свободе Милль считал подавляющий, нетерпимый диктат большинства.

“Борьба свободы с властью является отличительною чертой той отдаленной от нас эпохи истории человечества, с которой нам приходится прежде всего знакомиться, в особенности же истории Греции, Рима и Англии. Но в древние времена борьба велась преимущественно между подданными или, вернее, некоторыми классами подданных и правительством. Свобода понималась тогда как защита против тирании государственных властелинов. На властелинов смотрели (за исключением некоторых известных правителей Греции) как на людей, занимающих в силу неизбежно сложившихся обстоятельств, положение врагов управляемого ими народа. Власть находилась в руках одного правителя или в руках целого поколения или касты правителей, облеченных властью или в силу прав наследия или же в силу своих завоевательных прав; во всяком случае, эти властелины занимали свое положение не по воле управляемого ими народа, и хотя подданные не оспаривали их права на главенство отчасти из чувства страха, отчасти из нежелания перемены, но считали необходимым принимать меры для защиты себя от злоупотреблений этой власти. Власть правителей признавалась необходимой, но вместе с тем способной возбуждать крайние опасения; она признавалась оружием, которое властелины могли по своему желанию употреблять против своих подчиненных с не меньшим правом как и против внешних врагов. С целью же защитить слабых членов общества от всяких хищнических козней признавалось необходимым, чтобы во главе общества находился один хищник, настолько сильный и полновластный, чтобы мог держать в страхе и повиновении всех остальных хищников. Но так как и сам царь этих хищников мог бы оказаться не менее склонным напасть на свое же собственное стадо, то признавалось необходимым держаться постоянно в оборонительном положении против его страшного клюва и его когтей. Поэтому истинные патриоты постоянно стремились ограничить власть властелинов над своими подданными и это стремление к ограничению власти они называли свободой. Они пытались добиться этой свободы двумя путями. Во-первых, признанием некоторых неприкосновенных установлений, известных под названием политических прав или льгот, нарушение которых со стороны властителя считалось нарушением его обязанностей правителя, так что в случае такого нарушения известное противодействие ему или всеобщее восстание против его власти признавались вполне законными. Второе средство к ограничению власти правителей, введенное уже в позднейшие времена, заключалось в установлении конституционных постановлений, которыми требовалось, чтобы выполнение наиболее важных государственных дел правящей властью могло совершаться не иначе как с согласия общины или какого-либо учреждения, являвшегося представителем интересов этой общины...

...Наступило, однако, время, когда человечество, двигаясь вперед по пути прогресса, пришло к сознанию, что нет никакой необходимости в том, чтобы их властелины обладали независимою властью, интересы которой были бы противоположны интересам их подданных. Люди признали более целесообразным, чтобы представители различных государственных учреждений являлись их уполномоченными или избранниками народа, которые, по его же усмотрению, могли бы быть им же и устраняемы. Люди полагали, что единственно только благодаря этому способу управления государством они могли быть вполне уверены в том, что представители власти не будут злоупотреблять своей властью в ущерб интересам народа. Постепенно это вновь возникшее притязание иметь избранных и временных правителей сделалось главной целью, к которой стремились народные партии, где таковые существовали, и эта цель в значительной степени заслонила собой прежние усилия народа ограничить власть правителей...

...Тогда пробудилось сознание, что такие выражения, как “самоуправление” и “народное самуправление” на выражают истинного положения дела. “Народ”, на котором лежат обязанности отправления власти, не всегда составляет одно целое с тем народом, на которого простирается власть, и что так называемое “самоуправление” не означает права каждого лица управлять своею собственною личностью, а право каждого лица управлять всеми остальными членами общества. Народная воля, кроме того, представляет собой в действительности только волю более многочисленной или более деятельной части народа, волю большинства или волю таких людей, которым удается заставить признать себя за большинство. Народная власть может, следовательно, быть направлена к угнетению известной части своих же сочленов; поэтому предупредительные меры так же точно необходимы против власти народа, как необходимы и против злоупотребления всякой другой власти. Ограничение правительственной власти по отношению к единичным личностям, следовательно, нисколько не утрачивает своего значения, когда власть имущие, т.е. наиболее могущественная партия, несут перед обществом определенную ответственность за свои действия...

...Существуют пределы, за которые законное вмешательство общественного мнения в личную независимость не должно переступать, и установить эти пределы и защищать их от всякого посягательства столь же необходимо для поддержки общественного благополучия, как необходима охрана общества от политического деспотизма...

...Человек ответствен за свои поступки перед обществом единственно лишь постольку, поскольку образ его действий касается других лиц. До тех же пор, пока образ действий человека касается только лично его самого, свобода его действий должна по закону считаться неограниченной. Человек есть неограниченный властелин над самим собой, над своим телом и своей душой...

...Следовательно, область индивидуальной свободы ограничивается человеческой личностью. Эта область обнимает, во-первых, всю внутреннюю сферу сознания человека, требует свободы совести в самом обширном значении этого слова, свободы мысли и чувства, безусловной свободы мнений и симпатий относительно всех вопросов практических и умозрительных или относящихся к области религии. Свобода выражать свои мнения и обнародовать их подпадает, как с первого взгляда может показаться, под иной принцип, так как принадлежит к той области поступков человека, которая касается других людей; но так как она представляет для индивида почти такое же важное значение, как и свобода мысли, и во многих своих основах совершенно тождественна с нею, то и в действительности неразрывно с нею связана. Во-вторых, этот принцип личной свободы предполагает свободу личных наклонностей и занятий, предполагает свободу образа жизни, согласующегося с личными требованиями характера того или иного лица, свободу поступать так, как мы сами желаем, какие бы от этого ни произошли последствия для нас; свободу действовать, не встречая никаких к тому препятствий со стороны наших близких, пока мы не причиняем им вреда, невзирая на то, считают ли они наши поступки безрассудными, ошибочными или неправильными.

Ни одно общество, в котором вышеназванные основные права каждого человека не уважаются, не может считаться вполне свободным, какая бы ни существовала у него форма правления; сверх того, ни одно общество не может считаться вполне свободным, если в нем права человеческой личности не признаются безусловно и без всякого ограничения."

Джон Стюарт Милль. О свободе. С-Пб. Изд. В.И.Губинского. 1906. С.5-7, 8, 10-11, 12-13, 23, 27-28.



Источник 8. ПАПА ЛЕВ XIII. “О ГРАЖДАНСКИХ СВОБОДАХ”




Лев XIII (Джоакино Печчи) занимал папский престол с 1878 г. Энциклика “О гражданских свободах” (“Libertas”) — один из ряда его трудов, посвященных организации общества и взаимоотношениям церкви и государства. В них Лев XIII, как и его ближайший предшественник, осуждал либерализм. Он подчеркивал отличие “законной и честной свободы” от “вседозволенности”. Утверждая высшее, божественное происхождение власти, он вместе с тем признавал демократическое правление, рабочее и профсоюзное движение (Rerum Novarum, 1891).

“...15. Те идеи, которые натуралисты или рационалисты развивают в философии, приверженцы либерализма, разделяющие их взгляды, внедряют в сферу морали и политики. Основополагающий принцип рационализма — верховенство человеческого разума, который отказывается от повиновения Воле Божией, Высшему Разуму и сам для себя есть первооснова, высший принцип и высший суд. Следуя этой линии, сторонники либерализма отрицают существование Божией власти, которой необходимо подчиняться, и заявляют, что всякий человек сам для себя творит закон; из этого рождается система этики, которую либералы называют независимой моралью и которая, прикрываясь маской свободы, освобождает человека от повиновения законам Божиим и насаждает безграничную вседозволенность. Нетрудно предвидеть, к чему это в итоге приведет, особенно в применении ко всему обществу. Ибо если человек твердо убежден, что он никому и ничему не подвластен, из этого для него следует, что действительную причину целостности мирского общества следует искать не в каких-либо принципах и идеях, существующих помимо человека, в просто в желании, воле отдельных людей; что власть в государстве исходит только от самих людей; что равно как разум отдельного человека — единственный его указчик, так и коллективный разум общества — единственный ориентир в решении всех общих дел. Отсюда и принцип главенства большинства, обладающего всеми правами и принимающего все решения. Но из сказанного ясно, что как раз разуму это противоречит. Разрыв уз обязательств личности по отношению к обществу с одной стороны и по отношению к Творцу, даровавшему нам Высший Закон, — с другой противен самой природе — не только человеческой природе, но всему сущему, ибо неизбежно всякий результат соответствующим образом связан со своей причиной, и всему сущему в высшей степени свойственна принадлежность той сфере и той ступени, которые предписаны ему мирозданием, а именно, что низшее подчинено и покоряется высшему.

...18. Есть и другие люди, придерживающиеся более умеренных, хотя и не менее твердых и последовательных взглядов, согласно которым Закону Господнему подчиняется мораль личности, но не мораль государства, и в делах общественных Заповеди Господни можно обойти, можно пренебречь ими при создании законов. Отсюда берет истоки пагубная теория необходимости отделения церкви от государства. Нелепость этого положения очевидна. Сама природа заявляет о необходимости государства, предоставляя средства и возможности обществу для достойной жизни, т.е. жизни по Законам Господним. Ибо поскольку Господь — источник добра и справедливости, ложно было бы считать, что государство может пренебречь его установлениями или противопоставлять им свои, противоположные по смыслу. Кроме того, люди, располагающие властью, используют ее в интересах общества — не только для обеспечения внешнего благополучия и благосостояния, но еще в большей степени для того, чтобы мудростью своего правления обеспечить мир и благополучие в душах людских. Для достижения этой цели у власть имущих нет иного столь действенного средства, как Законы Господни, и потому те, кто находясь у власти, пренебрегают этими законами, по существу властью злоупотребляют, подменяя ее истинную цель, предначертанную самой природой. Но вот что еще более существенно и что Мы неоднократно подчеркивали: хотя конечные задачи мирской и духовной власти не совпадают и идут они к своим целям разными путями, однако порой эти пути пересекаются, поскольку субъект обеих властей общий, а нередко они имеют и общий объект — при том, что подходы, как было сказано, различаются. В случаях такого пересечения противостояние было бы бессмысленным и противоречащим Законам Господним, а потому должен существовать некий порядок, определенный образ действий, позволяющий сгладить противоречия, взаимное неудовлетворение и достичь согласия и равновесия по всем вопросам. Можно сравнить эту согласованность с гармонией тела и духа, которая необходима для их благополучия и нарушение которой наносит непоправимый ущерб и уничтожает саму жизнь.

...23. Коснемся теперь кратко свободы слова и свободы печати. Нет необходимости доказывать, что в реализации этих прав следует соблюдать умеренность и сдержанность, а беспредельность их есть конец истинной свободы. Ибо право — это нравственная сила, которая — Мы уже говорили об этом и повторяем вновь и вновь — по самой природе не может быть независимой от понятий правды и лжи, справедливости и несправедливости. У людей есть право свободно, но и рассудительно, взвешенно распространять вокруг себя все истинное и достойное, дабы такие идеи и суждения стали достоянием многих, тогда как взгляды ложные и порочные, развращающие сердца и души должны активно и решительно подавляться общественным мнением, дабы они исподволь не подрывали государство. Необузданная сила интеллекта, неизбежно проявляющаяся подавлением менее образованного большинства, должна быть подвластна закону не в меньшей степени, чем физическое насилие над более слабым. И даже в большей, поскольку пока что большая часть общества полностью или в значительной степени подвержена влиянию открытой лжи или хитрых уловок, особенно если при этом подогреваются определенные страсти.

При беспредельной и всеобщей свободе печати не останется ничего святого и неоскверненного, не пощадят даже самых высоких и честных устремлений, всего самого лучшего, накопленного человечеством. И, как это всегда бывает, по мере того, как истина будет постепенно затеняться, легко возобладают множественные пагубные убеждения. А то, что утрачивает свобода, прибирает себе вседозволенность, ибо полнота и надежность свободы пропорциональна степени обуздания вседозволенности и разнузданности. Однако во всех делах и вопросах, которые Господь предоставил свободному обсуждению людей, каждый имеет право на полную свободу мысли и слова, поскольку такая свобода никогда не ведет в попранию истины, а часто напротив — к постижению и распространению ее.

24. Сходные суждения можно высказать о том, что именуют свободой обучения, наставничества, проповеди. Несомненно, лишь истина должна питать умы человеческие — в ней, истине, удовлетворение, цель и завершенность всякой разумной натуры. Потому только истинному следует учить и невежественных, и образованных людей — дабы дать знать лишенным его, а наделенных знанием в нем укрепить. Потому долг всякого наставника — изгонять заблуждения из умов, поставить надежную преграду ложным взглядам. Ведь “свобода”, о которой Мы говорили — противная рассудку и развращающая умы — требует для себя права неограниченной проповеди, но дать ей такое право со стороны государства означало бы не выполнить своего назначения. Это тем более важно, что люди обычно полагаются на авторитет наставников, а самостоятельно плохо отличают истину от лжи в преподносимом им знании."

Claudia Carlen Ihm (ed.). The Papal Encyclicals 1878—1903. New York, Pierian Press, 1990. PP.173-174, 176.



Источник 9. АЛЬФРЕДО РОККО  О ФАШИСТСКОЙ КОНЦЕПЦИИ СВОБОДЫ




Альфредо Рокко (1875—1935) был главным идеологом итальянского национализма и фашизма и занимал пост министра юстиции. Он резко отрицательно относился к либеральным воззрениям на государство. Рокко считал, что лишь немногочисленная элита способна подняться на сиюминутными личными потребностями и осознать глобальные долгосрочные интересы нации и что задачи индустриального века может решить только государство, которое укрепит верховную власть, наиболее полно мобилизует народ на выполнение своих задач и превратится в тоталитарное.

Наряду с либеральной теорией свободы существует концепция свободы фашистская. Ибо мы тоже считаем необходимым гарантировать условия для свободного развития личности, мы тоже считаем, что в современном государстве подавление личности не может иметь места. Однако мы не признаем такого ”билля о правах", который ставит личность выше государства и позволяет личности противостоять обществу. Наша концепция свободы заключается в том, что личности должны быть предоставлены условия для развития в интересах государства, ибо отдельные люди — эти недолговечные и бесконечно малые частицы сложной и непреходящей жизни общества — своим нормальным развитием обеспечивают развитие государства. Но индивидуальное развитие должно быть нормальным. Чрезмерное и непропорциональное развитие личности может быть столь же губительным для общества, как нарушения роста для живых организмов. Отдельные граждане и целые их группы и классы, таким образом, могут обладать свободой при том условии, что они пользуются ей в интересах всего общества и в пределах общественных запросов; свобода же, как и другие права личности, дается государством. Сказанное о гражданских свободах применимо и к свободе экономической. Фашистская доктрина экономической свободы — не догма. Мы не относим вопросы экономики к сфере индивидуальных потребностей, индивидуальных интересов и решений. Напротив, фашизм рассматривает экономическое развитие, особенно материальное производство, как полностью общественную сферу, ибо материальное благосостояние — неотъемлемая составная часть мощи и процветания государства. Но фашизм утверждает, что при нормальном ходе событий наилучшим образом общественным целям служит экономическая свобода, что рациональнее и выгоднее предоставить задачи экономического развития — как производства, так и распределения — индивидуальной инициативе, что, используя активность и честолюбие личности, можно достичь оптимальных социальных результатов наиболее эффективно и с наименьшими затратами. Таким образом, и в подходе к экономической свободе фашисты коренным образом отличаются от либералов: для либерала свобода — это принцип, фашист рассматривает ее как средство, метод. Для либерала свобода важна с точки зрения интересов граждан, фашист оценивает ее с точки зрения общества в целом. Иными словами, фашисты воспринимают личность как экономический инструмент для блага общества — инструмент, который используется, пока действует, а когда становится непригодным — утрачивает свое значение. Так фашизм решает вечную проблему соотношения экономической свободы и вмешательства государства — рассматривая и то, и другое просто как средства, которые можно использовать либо не использовать в зависимости от потребностей общества в данный момент."

Alfredo Rocco. The Political Doctrine of Fascism. International Concilation. 1926.



Источник 10. ЛОРД ХЕЙЛШЕМ.
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ КОНСЕРВАТОРА О СВОБОДЕ





ЛОРД ХЕЙЛШЕМ.
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ КОНСЕРВАТОРА О СВОБОДЕ

Лорд Хейлшем (Квентин Хогг) (род. в 1907 г.) — видный политический деятель-консерватор, ставший спикером палаты лордов. Этот отрывок взят из его полемического трактата “Обоснование консерватизма”, вышедшего в 1947 г., когда консерваторы находились в оппозиции к лейбористскому правительству.

     “Политическая свобода есть не что иное, как распределение, дробление власти. Всякая власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно. Поэтому свобода немыслима там, где власть сосредоточена в руках небольшой группы людей. При этом несущественно, выбраны они всенародно или нет. Дайте людям власть — и они злоупотребят ею. Дайте им абсолютную власть, т.е. сконцентрируйте в их руках все виды и все уровни власти, и они злоупотребят ею абсолютно. Дабы избежать злоупотребления властью, ее необходимо максимально разделить внутри общества.

     Поэтому, хотя консерваторы всегда поддерживали сильную центральную власть, когда возникала угроза ее сохранению вследствие тенденции чрезмерной децентрализации, в настоящее время мы полагаем, что для Британии и для свободы наступили бы худые времена, если бы вся власть сосредоточилась в руках кабинета министров. Поскольку политическая свобода не что иное, как распределение власти, необходимое условие ее сохранения — разделение политической и законодательной властей.

     Консерваторы не усматривают противоречия в своей оппозиции либералам и вигам во имя власти, а социалистам — во имя свободы. Суть одна и та же, но противостояние идет по разным линиям. Великой ересью XIX века стал индивидуализм. Однако сегодня корабль дал крен в другую сторону. Когда господствующей философией левых был либерализм, обществу угрожал избыток свободы с неизбежными последствиями в виде хаоса в политической сфере, лихорадки в экономике, как следствии этого — массовой безработицы.

     Но ныне идеологическим фундаментом левых является социализм, и нависла угроза не избытка, а нехватки свободы. Величайшая ересь нашего времени — не индивидуализм, а Культ Государства, и отвернувшись от сверкающего алтаря Маммоны, мы толкаем наших детей во всепоглощающее пламя Молоха.

     В каждой схватке консерваторы твердо стояли на своих позициях. Пусть их оскорбляли, клеймили как реакционеров, отставших от времени — они боролись с непомерным индивидуализмом либералов во имя той же идеи, которую они защищают сейчас в противостоянии социалистам, а именно — принципа примата закона, ставящего заслон и диктатуре, и анархии и единственно способного уравновесить сосуществование власти и свободы.

Находятся люди, отрицающие ценность свободы. Разве свобода при капитализме, — вопрошают они, — не есть только свобода голодать? Недостаточно, мол, иметь политическую демократию — необходима демократия экономическая.

     В определенной степени эти критики правы. Но что понимать под экономической свободой или экономической демократией? Консерваторы отвечают на этот вопрос вполне определенно: равно как политическая свобода означает распределение, разделение политической власти, так и экономическая демократия, экономическая свобода означает максимально широкое распределение, разделение в обществе экономической власти, то есть собственности. Такое распределение консерваторы считают подлинной антитезой социализму.

     Таким образом, консерваторы тоже стремятся к экономической демократии, но согласно их представлениям понятие это приобретает практический смысл лишь при максимально широком разделении собственности. Экономическая демократия — ничто иное, как “демократия собственников”, как выразился сэр Энтони Иден. Хотя сосуществование огромных богатств и нищеты противоречит такой демократии, она вполне согласуется с существованием крупных независимых состояний, принадлежащих корпорациям или отдельным лицам. Такие крупные состояния — при неукоснительном контроле над ними закона — являются незаменимым противовесом мощному государственному экономическому комплексу.

     Итак, консерваторы считают неотъемлемой частью экономической демократии максимальное разделение богатств не только между отдельными гражданами, но и между целыми группами лиц. Они хотели бы видеть среди таких коллективных собственников крупные профсоюзные организации — не ангажированные какими-либо политическими партиями и не проявляющие собственных политических амбиций контролировать государственный аппарат. Консерваторы также положительно смотрят на участие в этом разделе коммерсантов и торговых компаний, местных властей. Но самым важным они считают семейную собственность, семью как независимую ячейку власти со своими привилегиями и прерогативами, своим основополагающим местом в структуре гражданского общества.

По всем этим пунктам консерваторы резко расходятся с социализмом, к которому они относят все формы культа государства, будь то ленинизм, марксизм, фашизм и т.д. (по названному критерию все эти учения подпадают под определение социализма, хотя не все они в в равной мере порочны). Социализм ставит целью концентрацию власти — политической и экономической — в руках нескольких политических вождей. В защиту этого приводятся все те же доводы, которыми оправдывали диктатуру с незапамятных времен: производительность труда, государственный кризис, защита широких масс “простых людей” от власти богачей, действенное перераспределение богатства и т.д.

Социалисту возможности контроля недостаточно. Он хочет распоряжаться. То есть он не заинтересован в создании системы предупреждения нарушений со стороны владельцев промышленных предприятий — он стремится использовать промышленность по своему усмотрению, не принимая в расчет тех, кого хочет силой лишить их законной собственности."

Lord Hailsham. The Case for Conservatism. London, Penguin. 1947. PP.62-64.



Источник 11. Р.Г.ТАУНИ ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СВОБОДЕ




Ричард Генри Тауни (1860—1962) оказал большое влияние на развитие социалистических идей в Англии. В духе христианского нравоучительства он развивал мысль о том, что государство, построенное на собственническом индивидуализме, морально ущербно. Как социальный философ и специалист по истории экономики он считал, что организация общества — “общее дело, касающееся каждого”. Ниже приведен отрывок из главного труда Тауни “Равенство” (1931), в котором он, в частности, критикует общество, где промышленность и собственность полностью оторваны от представлений о назначения и цели.

“Политические принципы можно сравнить с искусством военной тактики: и то, и другое вырабатывается для войны, которая уже позади. В Англии о свободе обычно говорят в применении к политике, ибо именно на политической арене свобода одержала свои самые внушительные недавние победы. Здесь считают, что свобода является скорее принадлежностью индивидов как граждан, нежели граждан как индивидов; и вот нация, большинство граждан которой могут влиять на решения, определяющие их экономическое положение, не более, чем на движение планет, горделиво и с показным энтузиазмом приветствует эту идею, как будто речь идет о прошлом, а не о настоящем. Если бы в прошлом, откуда свобода берет истоки, к ней относились бы так же по-дамски, сейчас, возможно, ее бы вовсе не существовало и нечем было бы восторгаться.

Ибо свобода всегда сопряжена с властью, и то, какая именно свобода необходима в каждый конкретный период, зависит от характера власти. Устройство общества может быть таким, что превышение власти в политической сфере контролируется, но в экономической допускается и даже поощряется, и потому общество или большая его часть может быть одновременно свободным политически и несвободным экономически. Оно может быть защищенным от произвола государственных чиновников, но совершенно безоружным перед экономическим угнетением. В таком обществе могут существовать все политические институты, присущие развитым демократиям, но отсутствовать возможность контроля за власть имущими в сфере экономики, а такой контроль — аналог политической свободы в применении к экономике.

Безусловно, одна из самых насущных сегодняшних потребностей индустриально развитых обществ — распространение свободы с политической сферы на экономическую. Совершенно очевидно, что когда это произойдет, традиционное противопоставление свободы и равенства утратит смысл. Пока свобода понимается исключительно как обеспечение защиты от злоупотреблений чиновников или как возможность участия в управлении, разграничение свободы и равенства можно считать правомочным, хотя опыт показывает, что даже в этом узком, ограниченном смысле такое разграничение весьма затруднительно, разве что при полярных уровнях благосостояния и степени влияния — между миллионером и нищим. Имущественные различия, хотя и не дают впрямую одной группе политической власти над другой, обеспечивают ей перевес во влиянии на экономическую жизнь всего общества.

Следовательно, если свобода истолковывается реалистически, прагматически, предполагая не просто минимум гражданских и политических прав, но гарантии того, что экономически слабые не окажутся во власти экономически сильных, что обеспечивается неукоснительный контроль важных для всех вопросов экономической жизни, параллельно такому расширительному толкованию уменьшается и неравенство людей. В условиях, которые побуждают больше к коллективным, нежели индивидуальным действиям, свобода по существу есть равенство в действии — в том смысле, что хотя люди выполняют различные функции и обладают различной степенью власти, все они равно защищены от злоупотребления властей и в равной степени наделены правом требовать, чтобы власть использовала свою мощь в личных целях, а во общее благо. Понятно, что гражданская и политическая свобода подразумевает не то, что все станут членами парламента, министрами кабинета или государственными служащими, а отсутствие такого гражданского и политического неравенства, которое позволяло бы одному классу в законном порядке навязать свою волю другому. Точно так и экономическая свобода означает не то, что каждый будет проявлять предприимчивость, управлять, руководить, а отсутствие такого экономического неравенства, которое могло бы быть использовано как средство экономического давления.

Угроза свободе, возникающая вследствие неравенства, может быть неодинаковой в зависимости от экономического устройства и общественной политики. Когда большинство граждан являются независимыми производителями или работниками крупных предприятий, находящихся под неусыпным контролем общественности, угрозы этой может вовсе или почти не быть. Но она становится более чем реальной, если ведущие отрасли экономики и предприятия достаточно могуществены, чтобы противостоять контролю со стороны государства, а порой и сами его контролируют. Среди многих явлений американской экономической жизни, привлекающих внимание иностранного наблюдателя, одно из самых любопытных — возникновение крупных промышленных корпораций с чертами не просто экономических структур, а своего рода государств в государстве. Господство этих корпораций может быть мягким и благожелательным патернализмом — с организацией комнат отдыха на предприятиях, школ и спортивных залов, с гарантией соблюдения конституционных норм в отношении своих не знающих забот служащих, — а может иметь форму жесткой и подозрительной тирании. Но будь такие промышленные империи благостными, как Солон, или беспощадными, как Ликург, они в глазах общества приобретают эпические черты, их деяния предстают в некоем героическом стиле — их воспринимают как властителей княжеств, а не просто как вполне земных работодателей.

В американских официальных документах не раз обращалось внимание на то, как при благоприятных условиях голая ветвь бизнеса расцветает почти с тропическим буйством, захватывая те функции, которые повсюду и всегда считались прерогативой политического руководства страны. Еще двадцать лет назад в докладе комиссии по производственным связям США указывалось, что на службе у промышленных компаний, контролируемых шестью финансовыми группами, состоит 2 651 684 служащих, или около 400 тыс. чел. на одну такую группу. Некоторые из этих компаний владеют не только заводами и промышленным оборудованием, но и домами, где живут рабочие, улицами, по которым те идут на работу, помещениями, где им разрешено — если разрешено — собираться. Компании нанимают частных шпионов и сыщиков, частную полицию, иногда даже частную армию, если они решают вести частную войну. Сами будучи организованными, они запрещают организации своим служащим, подавляют их активность, выселяя недовольных из их жилищ, а иногда даже прибегая к вооруженным действиям. В таких условиях бизнес продолжает скромно именовать себя бизнесом, поскольку цель его — прибыль, но в действительности это тирания. Главный довод против корпораций, по словам Юстеса Брэндиса (который, будучи судьей Верховного Суда, отлично знает проблему) тот, что они создают возможность — а иногда даже неотвратимость — установления абсолютизма в промышленности. Собственность с большой буквы, возвеличенная, возведенная в культ и ничем не стесненная приобретает сходство с собственностью на землю в феодальном обществе. Это влечет за собой формальное не узаконенное, но реальное образование некоей квазиправительственной власти, располагающей тем, что в далеком прошлом назвали бы частной юрисдикцией. Взаимоотношения лиц, облеченных этой властью, с подчиненными им людьми, договорные по форме, по сути скорее напоминают отношения властителя и подвластного, нежели равноправных деловых партнеров. “Свобода”, которую они оберегают от посягательств тредюнионизма и государства, — в действительности не свобода, а привилегия.

Бытующее суждение, что неравенство неотделимо от свободы, в таких условиях беспочвенно и неубедительно, поскольку существование неравенства угрожает свободе, а свобода тем надежнее, чем меньше неравенство. В Англии, где не могли не сказаться влияние тредюнионизма и государственный контроль за экономикой на протяжении трех поколений, экономическая власть — вне чрезвычайных ситуаций — стала менее деспотичной, чем прежде. Однако она по-прежнему представляет собой серьезнейшую угрозу свободе каждого гражданина."

T.E.Utley and J.S.Maclure (eds). Documents of Modern Political Thought. Cambridge, Cambridge University Press. 1957. PP.62-65.



Источник 12. ХАННА АРЕНДТ. “ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА?”




Ханна Арендт (1906—1975) родилась в еврейской семье в Германии, впоследствии эмигрировала в США, где заслужила репутацию видного исследователя после выхода книги “Происхождение тоталитаризма” (1951). Самой крупной философской работой Арендт является “Сущность человека” (“Human Condition”), где она сравнивает свободу в современном государстве и в древнегреческих городах-государствах. В этих последних свобода реализовывалась группой людей и состояла в праве публичных выступлений и дебатов, возможности участвовать в решении общих проблем совместно с согражданами. В последующем же, — пишет Арендт, — “свобода” стала означать невмешательство других в личные дела каждого. Истинная ценность деятельности на благо общества затмилась, а понятие свободы приобрело отрицательный и изоляционистский смысл.

“Безусловно, свобода присуща не всякой форме взаимоотношений между людьми и не всякому сообществу. Когда люди живут сообща, но не образуют политической целостности, например, в племенных обществах или просто в домашнем быту, факторы, определяющие их поведение и поступки — не есть свобода, это жизненные потребности и забота об их поддержании. Не приходится говорить о свободе как практической реальности и там, где нет достаточного места действию и слову — как в обществах с деспотическим правлением, которые загоняют своих граждан в узкую нишу домашнего быта и тем самым подавляют развитие общественной сферы. Без политически гарантированной общественной сферы жизни свобода не имеет простора для своего проявления. Конечно, она может оставаться в людских сердцах — как желание, устремление, как надежда, но человеческое сердце, как известно, место весьма задачное, и что там в нем творится — не докажешь. Свобода же как реальный объективный факт не существует в отрыве от политики, это две стороны одного предмета.

Однако именно гармония, согласованность политики и свободы, как свидетельствует накопленный нами исторический опыт, отнюдь не несомненны. Распространение тоталитаризма, его стремление подчинить все сферы жизни политическим целям, его пренебрежение гражданскими правами, в первую очередь правом на частную жизнь (privacy) и на независимость от политики заставляют нас усомниться не только в гармоничном сосуществовании свободы и политики, но даже просто в их совместимости. Мы все больше склоняемся к мнению, будто свобода начинается там, где кончается политика, ибо мы не раз видели, как исчезает свобода, когда превыше всего ставятся политические соображения. Разве не доказало в конце концов свою правоту кредо либералов: “Чем меньше политики, тем больше свободы?” Разве не верно, что чем скромнее место политики, тем больше простор для свободы? Разве не измеряем мы степень свободы того или иного общества тем, какие возможности оно предоставляет для неполитической деятельности — свободной предпринимательской активности, свободного образования и обучения, свободы религии, культурной и интеллектуальной жизни? И разве не верно, что все мы в общем-то считаем политику совместимой со свободой только постольку поскольку она же, политика, гарантирует независимость от политики?

Это определение политической свободы как возможности свободы от политики родилось не только из нашего самого недавнего исторического опыта, оно сыграло важную роль в развитии теории политики. Вспомним политических мыслителей XVII и XVIII веков, столь часто просто отождествлявших политическую свободу с защищенностью, безопасностью. Высочайшей целью политики, “венцом правления” было обеспечение защищенности; защищенность, в свою очередь, делала возможной свободу, и слово “свобода” было квинтэссенцией деятельности вне сферы политики.

Даже Монтескье, имевший не просто иное, но гораздо более высокое мнение о сущности политики, чем Гоббс или Спиноза, все же порой приравнивал политическую свободу к защищенности. Развитие политических и общественных наук в XIX и XX веках еще более расширило брешь между свободой и политикой, так как власть стала рассматриваться как защитник и гарант не только и не столько свободы, сколько самого существования и интересов общества и отдельных его членов. Защищенность оставалась главным мерилом, но под ней понималась не защищенность человека от “насильственной смерти”, как пишет Гоббс (согласно которому состояние полной свободы — это свобода от страха), но защищенность, обеспечивающую беспрепятственное развитие всего процесса жизни общества. Этот процесс жизни общества не связан непосредственно со свободой, он следует своим собственным условиям, назвать его свободным можно лишь в том смысле, в каком мы говорим о свободно несущемся потоке. Свобода здесь является даже не неполитической целью политики, а фактором, создающим некую грань, которую власть не должна преступать, если только не поставлены на карту сама жизнь и ее непреложные ценности.

Таким образом, не только мы, у которых есть собственные причины в интересах сохранения свободы не доверять политике, но вся современная эпоха разграничила свободу и политику. Я могу заглянуть еще дальше вглубь веков и припомнить далекие события и старые традиции. Светская концепция свободы прошлых времен ярко и убедительно отстаивала разделение понятия свободы личности и непосредственного участия в правлении. Свобода и независимость людей заключались лишь в том, чтобы иметь такие законы, в соответствии с которыми они по возможности полно могут распоряжаться собственной жизнью и своим имуществом, но “не принимать прямого участия в правлении — деле, которое их не касается”, как выразился Карл I в своей речи на эшафоте. Со временем люди стали все настоятельнее требовать соучастия в правлении и включения в сферу политической жизни — но не из-за стремления к свободе, а из-за недоверия к власть имущим, распоряжающимся их жизнями и добром. Христианская концепция политической свободы кроме того выросла из недоверия и враждебности ранних христиан к сфере политики как таковой — чтобы стать свободными, они стремились избавиться от всяких политических интересов. Еще до появления этой христианской идеи свободы во имя Спасения философы, как мы видели, усматривали в отрешении от политики предпосылку наивысшего и наисвободнейшего образа жизни, “vita contemplativa”.

Но хотя влияние этой традиции очень велико, а собственный опыт еще сильнее подталкивает нас к идее размежевания свободы и политики, я закончу сентенцией, которую, полагаю, читатель не отвергнет и даже воспримет как само собой разумеющееся: смысл политики в свободе, а свобода реализуется прежде всего в действиях, поступках".

Hannah Arendt “Between Past and Future” . New York, Viking Press Inc. 1968. PP.148-152.



Источник 13. ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ ЧЕРНОКОЖИХ,
4 ИЮЛЯ 1970 г.




Приведен отрывок из декларации, созданной Американским национальным комитетом чернокожих верующих. Эта декларация — детище движения за гражданские права 1960-х годов. Она также явно перекликается с Американской декларации независимости и с Декларацией независимости Либерии 1847 г. В последней чернокожие лидеры призывали к избавлению от неравенства и дискриминации путем переселения и образования свободного государства чернокожих — Либерии. В декларации же 1970 г. звучит требование свободы и независимости в пределах американского общества.

“Когда ход событий принуждает какой-нибудь народ — народ, насильственно оторванный от земли своих отцов, вывезенный в жесточайших условиях за пять тысяч миль в чужую страну, проданный в бесчеловечное рабство, лишенный силы и достоинства, эксплуатируемый, угнетаемый и унижаемый на протяжении 350 лет — окончательно положить конец притеснению и практике геноцида и занять независимое положение, на которое ему дают право естественные и божеские законы, то должное уважение к мнению человечества обязывает его изложить свои справедливые притязания и требования непреложного и неотложного искупления.

Мы считаем очевидными следующие истины: все люди не только сотворены равными и одарены своим Создателем некоторыми неотъемлемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью, но когда это равенство и эти права намеренно и постоянно попираются, умалчиваются, отвергаются, то люди, обладающие самоуважением и достоинством, в праведном гневе встают на защиту своих прав. Если данное правительство или принятые обычаи или система господства большинства становятся губительными для свободы и законных прав меньшинств, меньшинства эти имеют право использовать все необходимые и возможные средства для сопротивления и разрушения механизмов подавления в тех формах, которые представляются им наиболее целесообразными, даже причиняя бедствия и нанося ущерб своим угнетателям.

Конечно, осторожность советует не предпринимать таких дерзких действий из-за маловажных или временных причин, и действительно, на протяжении долгого времени потомки африканцев, привезенных в качестве рабов на острова Карибского моря, терпели зло до последней возможности, но когда длинный ряд оскорблений и насилий, неизменно преследующих одну и ту же цель, обнаруживает стремление предать этот народ во власть неограниченного расистского господства и несправедливости, тот не только имеет право, но и обязан противоборствовать такому правительству или обычаям или системе, опираясь на законные права меньшинства, включая право самоопределения, во имя облегчения своего положения в настоящем и безопасного будущего...

В силу этого мы, чернокожие граждане Соединенных Штатов Америки, по всей этой стране... торжественно провозглашаем, что мы суть и по праву должны быть свободны и независимы от беззаконий, эксплуатации, поощряемого насилия и расизма со стороны белой Америки; если мы не будем избавлены от этих притеснений и не получим полного возмещения, мы снимаем с себя всякие обязательства по отношению к этой стране и отказываемся от любых форм сотрудничества ней как с источником зла, творимого против нас — каждого в отдельности и всего нашего сообщества. Твердо уповая на помощь Божественного Провидения мы взаимно обязываемся друг другу поддерживать эту декларацию жизнью, имуществом и честью."

Ivo D. Duchacek. Rights and Liberties in the World Today. Santa Barbara, ABC Clio. 1973. P.77.

 

 

Хостинг от uCoz