ЧАСТЬ    ВТОРАЯ

Раздел  шестой

ЗАГАДКА МАКИАВЕЛЛИ

                                         «Единственная проблема, которая, может быть, никогда 

                                                       не разрешится, - это проблема Макиавелли».

                                                  Б. Кроче

     Обычно о  макиавеллизме мы узнаем раньше, чем успеваем познакомиться с текстами самого Никколо Макиавелли и прежде всего с его «Государем». Нас подготавливают к чтению этого трактата. «Оправдание аморальной политики»… «все средства хороши» и т.п. Реклама «Государю» сделана будь здоров! Когда я впервые прочитал эту маленькую книжицу, то вместо обещанного шока испытал настоящее разочарование. Что такого написал Макиавелли, чтобы ужаснуться человеку ХХ-го столетия – века, который продемонстрировал широкий спектр «возможностей» – от геноцида в мировых войнах до экспериментов по скрещиванию человека с обезьяной и собакой? 

     Когда я читаю, что Макиавелли заслужил «репутацию проныры» (Кевин Молони) или был циником, не озабоченным моральными ограничениями, то я могу с этим не соглашаться, но мне, по крайней мере, понятны такие характеристики. Однако,  сколько бы  я не вчитывался в текст «Государя», я отказываюсь верить в «способность [Макиавелли] внушать ужас», «вызывать шок» (Джордж Булл), «потрясать»  и т. п. [1].

     С другой стороны, не могут люди веками лицемерно притворяться, изображая ужас от советов и рекомендаций автора «Государя». И какие люди! Здесь есть какая-то загадка. Загадка личности Макиавелли или его учения? И можно ли вообще ее разгадать?

     Я специально обращаю внимание на специфику моей постановки вопроса о «загадке Макиавелли». Меня интересуют не все интерпретации взглядов  флорентийца, а только такие, в которых содержатся попытки найти объяснение необъяснимого впечатления потрясения от чтения его «Государя». Итак, под «загадкой Макиавелли» я понимаю эффект шока, ужаса, потрясения, которые  принято связывать с впечатлением от текста «Государя».

     Сформулированный таким образом вопрос позволяет отмести большое количество ответов на «загадку Макиавелли». Скажем, авторы, которые называют макиавеллизм «гнусным», могут испытывать к нему отвращение, презрение и т.п., но не ужас. Другой пример. Американский исследователь М. Лернер вопрошает: «Почему же мы содрогаемся при одном упоминании имени Макиавелли? — и тут же отвечает: Потому, что он прав» [2]. Почему и насчет чего он прав? Насчет того, что «политика – грязное дело»? Так мы,  люди из бывшего СССР, за последние 10-15 лет к политической грязи привыкли как к бытовому явлению. Да и сами политические активисты убеждают нас, что иначе и быть не может, потому что в условиях демократии политические «разборки» протекают на глазах у «народа». Наши политики знают, как к ним относится народ, и тоже привыкли не содрогаться по этому поводу. Нет, такая правда не может содрогать. Скорее, отвращать.       

     Чтобы все-таки ответить на поставленный вопрос, ниже я сделал попытку критически проанализировать  ряд ответов на «загадку Макиавелли», чтобы в  авторском резюме путем обобщения прийти к собственному заключению относительно ее возможного решения.  

6.1. Ответ  Петра Вайля

     Петр Вайль – известный писатель-эссеист, автор книги «Гений места». Идея книги – города и люди как выразители их архитектуры. Гением Флоренции он счел именно Макиавелли. Писатель вторгся в зону научного анализа, именуемую макиавеллистикой, занял там определенную позицию и тем самым заслужил право на критику. «…нет резона освобождать Макиавелли от макиавеллизма <…>, – утверждает он. – Если макиавеллизм таким сложился за века — значит, так и надо» [3]. И далее  выстраивает свой текст в соответствие с силлогизмом: макиавеллизм – это плохо; Макиавелли – макиавеллист номер один, значит он – ну очень плохой человек. То, что он – мерзавец всех времен и народов, подтвердили века, в течение которых его имя не уставали проклинать, сделав в конце концов нарицательным.

     В чем именно, по мнению П. Вайля, состоит главная вина флорентийского секретаря? Цитирую: «Макиавелли придумал государя, государство, государственное мышление — и этот поэтический вымысел оказался настолько силен и убедителен, что в него поверили все, пока не случилась цепь самоубийственных для целого мира испытаний в ХХ веке» [4].

     Здесь позвольте сделать первое возражение. Да разве поэтический вымысел может задеть кого-нибудь из сильных мира сего?! А между тем они мстили мертвому Макиавелли так, как только могут мстить за преданную огласке тайну властвования. Макиавелли ничего не придумал, а создал теоретическую модель политической реальности. Он умственно экспериментировал, испытывая при этом – тут я согласен с писателем – «безудержный восторг перед собственной мыслью». «Человек политический» (homo politicus), обитающий в «мире политического», – это не выдумка Макиавелли, а категория современной политологии, обязанная своим появлением в первую очередь флорентийскому секретарю. П. Вайль рассуждает о преодолении государства (государственных границ) в процессе глобализации, но при этом не желает подумать в ту сторону, что Макиавелли первый среди предтеч Нового времени решительно отказал государству в божественной природе, связав его с социальной и политической структурой общества. То есть в период доминирования средневекового религиозно-догматического мышления он первый сделал шаг в сторону научного изучения главного объекта политической науки.

     Давая характеристику Макиавелли, П. Вайль повторил давно бытующий тезис о том, что тот «выносил мораль как категорию индивидуальную за пределы общественного явления – политики (или растворял одно в другом без остатка) [5]. И на это следует возразить, что Макиавелли не «выносил» и не «растворял», а на основе наблюдений за современной ему политической практикой и сравнения с античностью сделал вывод, что христианская мораль в политике ничего не определяет и ничего не объясняет. Когда Л.М. Баткин* пишет о флорентийце: «Он не отрицает морали, поскольку добро называет добром, зло называет злом. Он полагает, однако, что в политике могут быть «выгодны» и добро, и зло – или невыгодны. Для правителя разницы между ними, следовательно, нет, а есть только разница между подходящим или неподходящим <…> способами поведения» [6], то с ним соглашаешься сразу, ибо весь текст «Государя», начиная с заголовков глав, насыщен моральными характеристиками политических деятелей и их поступков. Миф об «имморализме» Макиавелли не выдерживает современной критики. При этом важно подчеркнуть, что Макиавелли советует властителям совершать все свои поступки (как злые, так и добрые) по расчету, ведь целью является не сам поступок, а политический эффект от него.

     По мнению эссеиста, у Макиавелли господствует социология, а не психология. «Макиавелли отлично разбирался в психологии массы, но явно терялся перед поведением индивидуума…», - считает он [7]. Конечно, он имеет право так думать, но нам кажется гораздо убедительнее мнение англичанина Роберта Гутфроинда. В статье «Макиавелли и природа человека» он  рядом с флорентийским секретарем поставил самого отца психоанализа З. Фрейда: и тот, и другой одинаково полагали, что человек обладает рядом трансисторических констант, например, природной склонностью к агрессии и насилию. В этой связи существование цивилизации, государства объясняется необходимостью ограничивать и подавлять прорывающиеся наружу стихийные импульсы внутренней натуры человека [8].

     Интересно, что вклад Макиавелли в психологическую науку признан в современной мировой психологии. Еще в далеком 1970 г. ученые из Колумбийского университета Р. Кристи и Ф. Гейс провели контент-анализ трактата Н. Макиавелли «Государь» и на его основе создали психологический опросник. Он называется «МАК-шкала» и активно используется в западной социальной психологии и психологии личности. В основе психологической категории «макиавеллизм» положен феномен манипуляции. В.В. Знаков пишет: «Макиавеллизм как личностная черта отражает желание и намерение человека манипулировать другими людьми в межличностных отношениях. Речь идет о таких случаях, когда субъект скрывает свои подлинные намерения; вместе с тем с помощью ложных отвлекающих маневров он добивается того, чтобы партнер, сам того не осознавая, изменил свои первоначальные цели» [9].

     С 2000 г. эта категория активно внедряется в отечественную психологию. И вызвано это формированием рыночной экономики, рекламного бизнеса, публичного соревнования политиков в широкомасштабных предвыборных кампаниях и т.п. Дело в том, что, подобно чукчам и эскимосам (когда их «достала» цивилизация, они, не имея иммунитета к ее болезням, стали буквально вымирать), мы столкнулись с демократией и немедленно заразились самой распространенной ее болезнью – манипулированием массовым сознанием со стороны борющихся за власть группировок. На избирателя, сидящего перед телевизором, и толпу, стоящую на очередном «майдане», оказывается столь мощное и изощренное психологическое давление, что в результате мы реально имеем «выбор», который осуществляют зомбированные люди.

      Применение технологий манипулирования в период выборных кампаний – это всего лишь частный случай рекламного менеджмента, который обязан своим базовым подходом именно Н. Макиавелли. Настоятельно рекомендовавший правителям казаться, а не быть, он также признается «отцом» ныне весьма престижной профессии пиара. Об этой категории политических слуг уже упомянутый англичанин К. Молони пишет: «Наши правители нанимают специалистов по раскрутке, чтобы переложить на подчиненных риск быть пойманными на владении непопулярными коммуникациями» [10]. Изящно сказано,  и чтобы было еще и понятно, речь идет о том, что нынешние политики перекладывают необходимость лгать своим избирателям на журналистов, социологов и политологов-имиджмейкеров. Поэтому кто перед кем растерялся – это вопрос только для некомпетентного эссеиста.

     П. Вайль высказал также убеждение, что  «в новейшее время речь стоит вести, строго говоря, не о самих принципах Макиавелли, а об их преодолении».  «Полтысячелетия, – пишет он, – царили его правила и инструкции в политике — и начали разрушаться лишь к концу ХХ века. Лишь начали — но наглядно. <…> Хитрость политика вызывает все меньше восторга, а обманщика в цивилизованном мире скорее всего не изберут — даже не по тому рациональному соображению, что снова обманет, а по мотивам бытовой морали: из брезгливости» [11].

    Ой ли! Чем-чем, а брезгливостью современный мир не страдает. Но дело даже не в этом. Успешное сопротивление политическому зомбированию могут оказать только высоко интеллектуальные личности, а они в любом обществе составляют скромное меньшинство. Так что оптимизм писателя по поводу «преодоления макиавеллизма по обе стороны Карпат» представляется абсолютно неуместным. Я-то как раз думаю, что мир в конце ХХ в. вновь вступил в «эпоху Макиавелли». И втягивает его туда та сторона от Карпат, осанну которой решил петь П. Вайль. Слишком много фактов крупномасштабного политического лицемерия, двойных стандартов, специфического своекорыстия демонстрируют политики Запада в отношении других государств и народов. Слишком жестко стали они навязывать свои стандарты всему остальному миру, при этом ничем себя не связывая.

     Конечно, не все так однозначно. В мире созданы и действуют институты и механизмы международной солидарности. Мы были свидетелями оказания серьезной помощи государствам, потерпевшим бедствие от природных катаклизмов. Главную роль спонсоров здесь играют самые богатые и могущественные страны мира. Но как только возникает угроза их политическому и экономическому могуществу (то есть то, что они воспринимают как угрозу), они начинают действовать чрезвычайно жестко. Тон в современной международной политике по-прежнему задает школа реалполитики, которая  ведет свою родословную именно от Макиавелли. Его фигура действительно стоит у истоков западной политической культуры, и «преодоление Макиавелли» будет скорее всего ознаменовано «преодолением» этой культуры. Что-то эта перспектива не просматривается. Надо понять, что макиавеллизм составляет часть природы человека и, одновременно, отвечает сути феномена власти. Поэтому он неизбывен. Просто в кризисных обществах и в эпохи нравственного упадка макиавеллизм приобретает особенно откровенные формы и большие масштабы. Более наглядно он проявляет себя в политике, где всегда имеет место повышенный цинизм власть имущих.

     Итак, кратко резюмирует сказанное. Ответ на загадку Макиавелли Петра Вайля – это суждение писателя, склонного к морализаторству. Единственный его позитив я вижу в том, что он доказал методом от обратного, что попытка объяснить феномен макиавеллизма из психологии «демонической» личности Макиавелли абсолютно неплодотворна. В остальном писатель воспроизвел на свой лад старые мифы о Макиавелли.

6.2. Ответ Федора Бурлацкого

     Известный советский ученый, один из отцов-основателей новейшей российской политологии и, между прочим, склонный к беллетристике писатель Федор Михайлович Бурлацкий подошел к решению искомой задачи значительно шире, чем просто писатель П. Вайль. В своей книге «Никколо Макиавелли. Советник государя» (2002) он применил следующий литературный прием: в интересах многогранности освещения проблемы книга писалась якобы в три руки – Историком, Социологом и Писателем. Историк выяснял, с какой целью был написан «Государь» в тот же самый период времени, когда Никколо работал над главным своим трудом – «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия». Почему в этих трактатах он занял диаметрально противоположные позиции? Социолога интересовала главным образом судьба учения флорентийца, а Писатель задался вопросом о соотношении личности Макиавелли и феномена макиавеллизма. Его волновала загадка личности Макиавелли. Отвечая на эти вопросы, Ф.М. Бурлацкий указал на ряд причин, которые, по его мнению, в своей совокупности образовали коренную систему влияния Макиавелли на политическое сознание последующих эпох и современную политическую науку.

     Позиция Ф.М. Бурлацкого определяется его принципиальным заявлением: «Надо решительно перечеркнуть в своем сознании отождествление Макиавелли и макиавеллизма, порожденного дурными истолкователями трудов великого флорентийца» [12]. Иначе говоря, Бурлацкий предложил очень важную вещь: разграничить макиавеллизм как миф о Макиавелли и личность его самого, к производству мифа отношение не имеющую. Рядом с этим заявлением надо поставить еще одно концептуальное утверждение Федора Михайловича: «Наблюдения за практическим опытом государств современной ему эпохи и анализ исторического прошлого привели его к безусловно правильному выводу о том, что политика и мораль на практике несовместимы” [13; курсив мой. – Г.Г.]. Здесь уже мы констатируем солидарность одного советника с другим в главном вопросе. Умудренный долгим пребыванием в мире политики рядом с сильными мира сего Бурлацкий заявил, что Макиавелли не клеветал на человека из мира политики, а  сказал о нем чистую правду.

     Справедливости ради следует заметить, что Бурлацкий образца 1977 года так не считал. В изданной в этом году книге под заголовком “Загадка и урок Никколо Макиавелли» можно прочитать, например, следующее: «Социализм в теории, а затем и реаль­ный социализм впервые продемонстрировали совместимость возвышенных целей и достойных средств по их достижению» [14]. Я совсем не склонен зубоскалить по поводу конъюнктурности многих мест в этой книге. (Особенно неприятно сегодня читать об «иудушке Троцком». В 1977 году ничто не вынуждало высказываться в этом духе об исторической личности такого масштаба). Сказать правду о своем времени без искажения и оговорок, если она тебе открылась, – слишком тяжкий труд свободы, у нас сравнимый с подвигом. Поэтому  требуется поправка на время.

     Это относится ко всем, кроме гениев. К Макиавелли это не относится! Я вновь с полным согласием цитирую Ф.М. Бурлацкого: «Правда, одна только правда — обнаженная, жесто­кая, восхитительная, естественная, невыносимая, — вот что делает музыку, стиль, определяет неповторимость всего творчества Никколо Макиавелли. Вот что восхи­щает, притягивает или отвращает тех, кто читал и чи­тает его произведения. Есть таинственный соблазн в правде, а Макиавелли пророк ее» [15].

Вот, собственно, ответ Бурлацкого на «загадку Макиавелли». Против Макиавелли ополчились потому, что он посмел лишить Власть ее сакрального авторитета в глазах народа. Ополчились власть предержащие – представители официальной церкви и монархической власти. Именно они стоят у истоков мифа о Макиавелли.     

Вместе с тем  Бурлацкий признает, что Макиавелли дал повод для макиавеллического истолкования своих идей. Говоря о поводе, Ф.Бурлацкий имеет в виду некоторые черты личности Макиавелли. Во-первых, как профессионал он был готов предоставить свои знания в распоряжение любого властителя; во-вторых, «увлеченный мечтой о всеитальянском воссоедине­нии, он был готов использовать любые средства для ре­шения этой задачи»; в-третьих, «ключ к пониманию Никколо Макиавелли дает шекспировская характеристика типа игрово­го человека» [16].

Последнее замечание представляется особенно перспективным. Оставшись не у дел, Макиавелли не перестал живо интересоваться европейской политикой и с жадностью поглощал очередную порцию информации от своих корреспондентов, бывших в центре политических событий. Легко предположить, что он испытывал интеллектуальное удовольствие и особого рода тщеславие политтехнолога, разрабатывая различные сценарии хода событий, «играя» то за одну, то за другую сторону. А можно представить себе  еще более увлекательную игру, где есть простор для многоходовых комбинаций и сложнейших замыслов. Например, можно вообразить себя дипломатом, который принимает на себя роль двойного, тройного агента и при этом ведет свою игру на пользу идеи объединения Италии. Думается, это очень в духе Макиавелли, ведь по натуре он был «игроком» и «преступником». Вот и «Государя» он написал из преступных побуждений. Бурлацкий утверждает, что «Государь» – это не только произведение, но и поступок, причем поступок безнравственный [17].

     Вместе с тем Ф.М. Бурлацкий  полагает, что споры вокруг имени Макиавелли во многом порождены противоречивостью его высказываний. Он был человеком настроения, в его личности жили три авторских «Я», которые перебивали друг друга. С одной стороны, он – безжалостный исследователь анатомии политики, вскрывающий ложь ее официальной идеологии; с другой – «тщится узаконить реально существующие нормы  политической жизни»; с третьей – выступает проповедником определенных морально-политических ценностей, таких как патриотизм, народное благо, национальное единство [18].

     И все же аргументация Ф. М. Бурлацкого не может в полной мере удовлетворить исследователя. Остаются вопросы, на которые в книгах Ф.М. Бурлацкого ответа не найти. Правда, одна только правда и ничего кроме правды…  Сразу вспоминаешь чью-то тираду: недостаточно сказать правду, нужно сказать ее так, чтобы тебя услышали. Почему Макиавелли был услышан только после смерти? И почему из него стали делать страшилку, когда можно было просто «не заметить»?

     Бурлацкий предложил подойти к разгадке личности Макиавелли и макиавеллизма с позиций историзма, поставив его творчество в тесную связь с эпохой, нравственными и политическими ценностями того времени. Действительно, погрузившись во время  Макиавелли, в среду его «обитания», можно глубже понять  и оценить «странность» личности Макиавелли, но  загадку макиавеллизма, увы, разгадать нельзя. Ведь ей как-никак пять с лишним веков. В иные, далекие от Ренессанса времена, когда феномен Власти был фундаментально просвечен целым рядом наук, которые подтвердили многое из того, о чем поведал Макиавелли, миф о нем почему-то был не забыт, не развеян, а наоборот, оброс новыми интерпретациями.

6.3. Ответ  Ю.  Эволы

     Барон Юлиус (Джулио Чезаре Андреа) Эвола (1898-1974), итальянский аристократ, по своим политическим взглядам консерватор, философским – ницшеанец. На всю жизнь он стал приверженцем и пропагандистом возрождения традиционных сакральных учений древности и средневековья. Его называют «воином Традиции». Основные труды: «Языческий империализм» (1928 г.); «Восстание против современного мира» (1934 г.); «Люди и руины» (1953 г.); «Фашизм с точки зрения правых» (1964 г.).

     В этих работах он выработал свою системы ценностей, которую можно представить в виде следующего ряда антиномий: дух против материи; иерархия против нивелирования; качество против количества; организм против механизма; власть духа против власти денег; дух вождизма и героизма против духа буржуазности и мещанства; элита против массы; творческая сила мифа против "рационализации"; священная империя против представительского, административно-бюрократического государства.

     В книге «Люди и руины» Эвола дал типологию правителей. В соответствии с ней истинный правитель тот, кто обращен своим духом ввысь, к сверхличному и внечеловеческому. Он получает власть, не нуждаясь в борьбе, а следуя традиции; он – олимпиец, утверждающий свое превосходство посредством «деяния в недеянии». Второй по силе авторитета и качеству – тип «героя», полководца или диктатора, приобретающего власть посредством борьбы. И последний, самый низкий, с точки зрения качества, тип правителя – это вождь бонапартистского типа, обязанный своим суверенитетом народу. Эвола характеризует его как «помесь демагогического трибуна, наследника демократии, с макиавеллевским типом знатока порочной и циничной техники властвования» [19]. Такие правители склонны демократически величать себя «сынами народа», заигрывать с ним. При этом в душе они презирают и народ,  и человека как такового. Они делают ставку на политическую ловкость, технику властвования, включающую искусство маневрирования между групповыми интересами (бонапартизм). Все прочее — включая духовные и религиозные факторы — превращается в средства, которые можно использовать без всяких угрызений совести.

     Итак, Эвола, войдя в тему «Государя», высказал свое отношение к макиавеллизму. Оно у него сугубо отрицательное. Макиавеллевский государь – презренный тип, внушающий отвращение полным отсутствием благородства, духовно-нравственного отношения к жизни. Можно предположить, что «ответ» Эволы репрезентативен для аристократического слоя. Приобретя власть, богатство, положение в обществе и, заодно, благородные чувства «естественным образом» – по наследству, люди этого слоя не могли принять макиавеллевского государя, видя в нем карикатуру на высочайшие особы и наглую насмешку над своими идеалами. У этих людей была серьезная причина «наехать» на Макиавелли, создать из него отвращающий образ, заклеймить в веках макиавеллизм как учение крайне безнравственное и позорное.

6.4. Ответ М. Мерло-Понти

     Морис Мерло-Понти (1908-1961), автор очерка «Заметки о Макиавелли» (1949) – крупнейший французский философ ХХ-го столетия, представитель экзистенциально-феноменологической интерпретации культуры. Определяя человеческий способ бытия как «символическое» существование, Мерло-Понти исследовал возникновение и конституирование смыслов как процесс активного творчества личности и общества в истории.

   Смысл укоренен в существовании индивидов и, тем не менее, он объективен в той мере, в какой они сами вплетены в ход событий, благодаря которым История обретает свое существование и продолжение. Она-то и  подсказывает интерпретацию этих событий, объективирует их в более объемное пространство-время. Понять время через Макиавелли или Макиавелли через время – все одно.

     Если это так, если использовать метод Мерло-Понти, то можно выявить смысл времени Макиавелли. По-моему, это смысл Пограничья, перехода от Эпохи к Эпохе, их драматичной встречи, когда конец одной и начало другой приняли характер смертельного противостояния, заостренного человеческой страстью утверждения и отрицания самих принципов их существования.  В политике это всегда выливается в борьбу людей, партий, государств за Власть. В эпоху Средневековья люди редко смотрели друг другу в лицо, все больше устремляли взор в небо или опускали долу: служение Богу превращает жизнь в молитву. Возрожденческий гуманизм открыл смысл жизни человека в роли сотворца, в  активном отношении к земной жизни, в индивидуальном противостоянии судьбе, в задаче жить радостно, полно, со вкусом. Церковь восприняла это как бунт против Бога и ополчилась на тип ренессансного человека, ярким представителем которого был Макиавелли.

     М. Мерло-Понти позитивно оценивал вклад в политическую мысль флорентийца и считал, что его заслуга заключается в том, что он исследовал положение человека, находящегося внутри политики. Это положение следует сформулировать как проблему власти. Мерло-Понти пишет: «Искусство правления сводится к умению вести войну… Между властью и ее подданными, между я и «другими» не может не быть противостояния. Надо либо испытывать принуждение, либо самому принуждать. Коллективная жизнь – это ад» [20]. Власть находится в состоянии постоянного напряжения в борьбе за свое право считаться законной властью в глазах подданных. Философ замечает: «Не существует власти, имеющей абсолютный источник, есть только кристаллизация мнений» [21]. Таким образом, власть есть временное состояние консенсуса, достигнутое в данное время между власть имущими и подданными, находящимися в отношениях перманентного противостояния.

     Среди технологических инструментов укрепления власти голому насилию следует предпочесть более гуманный обман. Особенно эффективен обман путем спекуляции на стремлении людей к свободе. При этом правитель не банальный лжец, он делает себе легенду, чтобы облегчить труд правления для себя и труд терпения для своих подданных. Согласитесь, такой образ Власти способен отпугнуть от нее кого угодно и ввести в мрачный пессимизм самих властвующих.

     Следующий чрезвычайно важный тезис Мерло-Понти реализма в политике. Цитирую: «Главное, что мы находим у Макиавелли, это мысль о том, что история есть борьба и что политика соотносится скорее с людьми, чем с принципами». И ниже: «Совершенно очевидно, что недостаточно знать, какие принципы мы выбираем; необходимо иметь представление о том, какие силы, какие люди будут воплощать их в жизнь. Еще более очевидно и другое: одни и те же принципы могут использоваться прямо противоположным образом» [22]. 

     Эта мысль обоюдоострая. Например, люди власти должны из нее сделать вывод, что никакая добродетель в политике не является абсолютной. Нет ни одного принципа, которого Власти следовало бы придерживаться во что бы то ни стало и которым, следовательно, нельзя пожертвовать, если к тому склоняет обстановка. По мнению М. Мерло-Понти, «лучше» других в этом аспекте показали себя либеральные режимы, которые неоднократно разменивали свои благородные принципы на политическую целесообразность.

     В целом от этих рассуждений веет цинизмом и безысходностью. И в этой связи кто-то особо впечатлительный может испытать страх и ужасно рассердиться на того, кто пугает. Но это ложное впечатление. Макиавелли не был циником хотя бы уже потому, что политика была его страстью.

     Макиавелли утверждал в политике, по определению Мерло-Понти, «радикальный гуманизм» в ренессансном контексте: человек и только человек своим талантом, страстью и волей решает исход политической борьбы в свою пользу. Полагаться в этом деле на Бога – значит иррационализировать политику. Исходя из такой трактовки пафоса макиавеллевского «Государя», М. Мерло-Понти в распространенном порицании Макиавелли усмотрел тревожный симптом «игнорирования определенных задач подлинного гуманизма» [23].

6.5. Ответ  И. Бёрлина

Крупный британский политический философ, кстати, выходец из России, Исайя Бёрлин (1909-1997) написал большое эссе под названием «Оригинальность Макиавелли»*, в котором он сделал попытку ответить на вопрос, почему «сочинения Макиавелли, а особенно "Государь", возмущали и возмущают человечество глубже и продолжительнее, чем какой-либо другой политический трактат» [24]. Это именно «наш» вопрос. И, во-вторых, он обратил внимание на удивительную разноголосицу мнений интерпретаторов текста «Государя», хотя он написан прозрачным, недвусмысленным языком. «Несомненно, есть какая-то причина, по которой комментаторы без конца ужасаются, а их толкования так сильно расходятся», - логично заключил Бёрлин [25].

Критический обзор основных трактовок «Государя» (их, кстати, в литературе насчитывается около двух десятков), позволил ему обоснованно утверждать, что ни одна из них, ни все вместе не дают убедительного ответа на искомый вопрос. В европейской политической культуре и до флорентийского секретаря, и после него были авторы, которые давали советы того же рода, что и он. Например, о том, что преступление бывает политически выгодно, Европа знала задолго до «старины Ника». В любом случае не Макиавелли открыл правило, гласящее, что в условиях необходимости жестокость бывает оправдана. В своих комментариях  И. Бёрлин пришел к крайне важному выводу, что мистификация и демонизация личности Макиавелли  идет не от самого Макиавелли и его текстов. «В Макиавелли нет никакого зловещего сатанизма, - отмечал он, - нет ничего от образа великого грешника Достоевского, совершающего зло ради зла» [26].  В общем он  никак не «тянет» на титул  «вдохновителя Варфоломеевской ночи». Что же тогда заставило В. Майнеке написать впечатляющие слова: "Учение Макиавелли было мечом, пронзившим тело политики западного человечества  и  вызвавшим протест и отчаянное сопротивление" [27]?

Отверг Бёрлин и тезис о том,  что Макиавелли якобы отделил политику от морали. «Ценности Макиавелли не христианские, но моральные», - настаивал он [28]. Какие именно?

Тут мы подошли к ответу, который дал сам сэр Исайя Бёрлин. Он кроется, по его мнению, в том, что Николло неумышленно «организовал» конфликт двух систем ценностей, двух нравственных миров. Читая античных авторов и сравнивая их политическую реальность и дух с современностью, он пришел к выводу, что язычество воспитывало в людях высокие гражданские добродетели, дух жертвенности во имя государственного процветания и величия. Христианство, наоборот, отворачивало людей от проблем государства. Оно является неполитической религией.

Сделав свой выбор, Макиавелли захотел возродить древний идеал гражданского служения. В этом он видел путь спасения для Италии. Как Леонардо и Микельанджело «возрождали» античные классические образцы в искусстве, так и Макиавелли стремился к «возрождению» античного духа в политике. Cудя по всему, сам он по поводу конфликта ценностей никакого беспокойства не испытывал, но недвусмысленно предупредил тех, кто захочет хранить в душе христианский идеал и одновременно практиковать управление людьми, что их ожидает неминуемое фиаско, ибо компромиссы в сфере принципов никогда до добра не доводят. «Выбор в пользу христианской морали означает политическое бессилие: вас будут использовать и подавлять сильные, умные, честолюбивые, беспринципные люди…» [29].

Таким образом, Макиавелли на самом деле не противопоставляет мораль и политику; он противопоставляет политическую этику, управляющую судьбами государств и государей, другой концепции этики, управляющей судьбами людей. “Можно заботиться о спасении души, можно создавать великое и славное государство, оборонять его или ему служить, но нельзя заниматься и тем и другим одновременно ” [30].

Либо ты всей душой принадлежишь христианской традиции – и тогда можешь полностью отдаться личному самосовершенствованию, либо ты человек власти, общественный деятель – и тогда должен отринуть те ценности, которые пропагандирует церковь. Если Макиавелли прав, то следует вывод: жизнь политиков,  государственных деятелей не совместима с христианским образом мыслей и жизни. Такой вывод, согласитесь, способен ужаснуть кого угодно и настроить против него не только теологов, но и правителей, ибо подводил к выводу, что все они лицемеры и клятвопреступники. Выходит, Макиавелли «пустил под откос» репутации всех государей, которые в христианском мире признаны «великими», «святыми», «справедливыми» и «милосердными». На самом деле за натянутыми на них посмертно масками христианских добродетелей скрывались ловкие, хитрые, коварные, жестокие властолюбцы. Если они служили не Богу, то кому? Даже страшно подумать в эту сторону!

В своем анализе проблемы И. Бёрлин идет дальше констатации коллизии моралей и зрит в самый корень западной цивилизации. Ее главной особенностью является монистическая картина мира. И в античные времена, и в христианскую эру западный человек воспитывался в убеждении, что существует единый принцип, управляющий и космосом, и подлунным миром, и что добродетели не могут противоречить друг другу, а гармонично  увязаны в единый идеал. Проще говоря, западный человек жил в полной уверенности, что мораль может быть только одна. Так было до Макиавелли. Скалу, на которой зиждилась вся интеллектуальная и социальная жизнь Запада, Макиавелли, кажется, начал раскалывать [31].

Своим «Государем» Макиавелли нанес европейскому общественному сознанию удар такой страшной силы, что в нем образовалась цивилизационная трещина. Действительно, признать равноценность и нормальность параллельного существования двух и более систем ценностей, при отсутствии рационального критерия, позволяющего сделать выбор в пользу одной из них, – это все равно, что признать существование двух и более истин одновременно.  Это невыносимое для европейского ума состояние граничит с безумием.  «Я склонен думать, - заключает Бёрлин, - что именно это сопоставление Макиавелли двух мировоззрений (иными словами, двух несовместимых нравственных миров), та коллизия, которая возникает в сознании его читателей, и причиняемый ею острый моральный дискомфорт, - вот что в течение стольких лет вызывает отчаянные попытки развенчать его доктрины, представить его циничным и, стало быть, по большому счету ничтожным и бесноватым апологетом силовой политики …» [32].

     Итак, объяснение феномена скандальной славы флорентийского секретаря, по мысли Берлина, заключается в том, что целью Макиавелли было показать неразумность применения в политике оценок христианской морали, а объективно получилось, что он невольно открыл бездонную пропасть скептицизма в отношении смысла и целей человеческого существования. Эту неудобоваримую истину  Макиавелли открыл ненароком и, скорее всего,  своего открытия не осознал.

     Этот ответ хорош, но все же дает повод для скепсиса. Трудно заподозрить людей власти  в столь утонченном понимании проблемы. Ни интеллект, ни склад мышления, ни направленность их интересов не позволяют так думать. До этой мысли могли бы добраться вышколенные мыслители,  профессиональные философы, такие как Спиноза, Руссо, Гегель, Кроче, де Санктис, Грамши. Но как раз они этого не сделали. Наоборот, они трактовали образ Макиавелли позитивно, с монистических позиций защищали его от несправедливых, с их точки зрения, обвинений. Здесь явная нестыковка.

6.6. Ответ Л.  Баткина

     Леонид Михайлович Баткин – известный российский культуролог, признанный специалист по итальянскому Возрождению, исследующий темы европейского гуманизма и зарождения индивидуализма. Ответ на загадку личности Макиавелли и макиавеллевского «Государя»  он дает в cтатье «Макьявелли»3 и в своей книге «Европейский человек наедине с собой» (2000), четвертая, последняя, часть которой посвящена Н. Макиавелли.

     Баткин исходит из констатации (и в этом он солидарен с Бурлацким,   Бёрлиным и др.), что «Макиавелли <…> остается писателем, с которым  крайне трудно произвести окончательный интеллектуальный расчет: писателем, терзающим сознание. Этого, конечно, не было бы, если бы он всего-навсего ратовал за порок» [33].  Далее  он соглашается, что Макиавелли (Баткин предпочитает писать Макьявелли, макьявеллизм) был поглощен темой власти, что у него «все завязано на политике», но вместе с тем его политическая аналитика была нанизана на общую для всех ренессансных деятелей установку на полноту индивидуальной самореализации. И здесь, по мнению Баткина, Макиавелли натолкнулся на проблему несовместимости двух концепций человека, которые были одинаково близки ренессансному мироощущению.

     Во-первых, это концепция «универсального человека». Под «универсальностью» понимается широта и глубина человеческой натуры, разносторонность индивидуальных интересов от высокого до низкого. Жить во все стороны – вот девиз ренессансного человека. «Неограниченная гибкость политика – частное проявление и, так сказать, практическое приложение очень редко встречающейся, но все же естественной и доступной для индивида способности быть разным в себе. Политология Макьявелли была бы невозможна без этой более общей ренессансной идеи», - подчеркивает Баткин [34; курсив Л.М. – Г.Г.].

          Модель такого политика, который способен, реагируя на обстоятельства, свободно перестраиваться, преследуя собственную цель, – мечта любого политтехнолога. Легко представить восторг Макиавелли, когда в его воображении возникал образ гения универсальности в политике. Фортуна плачет: к любой ее каверзе у него есть ключ, собственно, это один – универсальный – ключ-отмычка. Здесь процент доблести далеко переваливает за пятьдесят. Такой уникум, пожалуй, может, подобно Александру Македонскому, возомнить себя богом, наполниться презрением к людям.

     Однако сдержим вздохи восхищения и вдумаемся в комментарий Баткина: „Такой человек всем обязан себе, но „он” – везде и, следовательно, нигде. Тут даже переизбыток самоопределения: однако, увы, также не свободного, инструментального. Возможно, перед нами уже „сверхличность”, но личности еще нет” [35]. Придется согласиться: в макиавеллевском Государе нет характера, человеческого стержня, героизма противостояния, драмы преодоления. Игрок, всегда выигрывающий, может испытывать лишь одну человеческую эмоцию – смертельную скуку.

     Человек есть развертывание в жизненной перспективе того, что заложено у него в природе. Никто не в силах вести себя иначе, чем определено его характером, всей уникальной организацией субъекта, того, что позже назовут личностью. Можно сказать иначе: никто не в силах преступить свою природную ограниченность. Да и надо ли? Хорошо ли изменять самому себе? 

     Сам Макиавелли гордился тем, что он не приспосабливался к обстоятельствам и на все имел свое, очень часто отличное от других, мнение. Он высказывался в том духе, что только дураки строят свою жизнь по образу и советам других людей, давя в себе проявления особенного, сугубо индивидуального.  Это представление о человеке можно назвать концепцией «уникального человека», которой соответствует модель «эмпирического политика», то есть такого, который реагирует на предлагаемые обстоятельства в соответствии со своей, как тогда выражались, «фантазией».

     Фортуна не слепа, она помогает сильным! Деятельность энергичного политика объективируется и таким образом способна изменить первоначальные обстоятельства в свою пользу. Непреклонная воля, неукротимый темперамент борца, умение рационально просчитывать варианты и хладнокровно принимать оптимальное решение – таковы субъективные качества, отличающие великих политиков. Как видим, в этой модели не гений игры, а самовоспитание личности, самоформирование политика выступает на первый план.

      Зная мотивацию политика, его систему ценностных ориентаций, характер и сообразуя это знание субъекта с реальной обстановкой, можно с высокой долей вероятности прогнозировать его поведение – именно так, в плоскости развития аналитической способности, рационального политического мышления, игрового по своей структуре, формулировал задачу Макиавелли, что и  делает его «отцом политтехнологии».    

     Таким образом, в сознании Макиавелли столкнулись две концепции мудрого и доблестного мужа, две модели индивидности политика, причем столкнулись так, что компромисс исключался. Макиавелли, по мнению Баткина, так и не сделал окончательного выбора между ними. Но если бы он, подобно бурриданову ослу, застыл у этой развилки, то никогда бы не написал своего «Государя». Баткин обращает наше внимание на одно его письмо к своему бывшему боссу, свергнутому гонфалоньеру Пьеро Содерини. В нем, в частности, есть такие строки: «…очень даже может случиться так, что двое людей, действуя различно, достигают одной и той же цели, потому что каждый из них оказывается подходящим к своей особой ситуации, ведь разных порядков вещей столько же, сколько краев и государств. Но так как времена и обстоятельства часто меняются и в целом и в частностях, а люди не меняют своих фантазий, ни способов поведения, бывает, что одному и тому же человеку какое-то время везет с фортуной, а какое-то время не везет. И поистине тот, кто был бы настолько мудр, чтобы понимать все времена и порядки вещей и прилаживаться к ним, всегда имел бы добрую фортуну или уклонялся от скверной, и оказалось бы истиной то, что мудрецу подчиняются звезды и судьбы» [36]. Но ведь таких мудрецов история не знает, - явно с сожалением заключает бывший флорентийский секретарь. А если все же допустить возможность такого гибкого политика, который способен к универсальной изменчивости, так что любая ситуация не застанет его врасплох? Похоже, в этом письме Макиавелли выложил на бумагу мысль, которая засела в его мозгу и стала идеей «Государя». «Изобретение модели государя, - утверждает Баткин, - было гениальным – пусть не осознанным, не чисто методическим – мысленным экспериментом» [37]. Следовательно, макиавеллевский Государь – это модель политика-супермена. В этом трактате Макиавелли пофантазировал на тему об идеальном политике в стиле концепции «универсального человека». Это  и есть баткинский  ответ на загадку «Государя», но не на «загадку Макиавелли».

     Додумаем до конца этот ответ. Ради чего, ради какой ценности Государь должен приспосабливаться, отказывая себе в счастье быть самим собой, поступать свободно? Ради власти, этой признанной им высшей ценности, он должен культивировать в себе лишь одну разновидность воли – волю к власти, причем в такой степени, что все человеческое становится ему чуждо. В этой связи Л. Баткин замечает: “Нам, как и многим до нас, не может не внушать отвращения то, ради чего Государь в каждый текущий момент превращает собственные суждения и волю в единственное основание своих поступков” [38].

     Может, в крайней непривлекательности нравственного облика идеального правителя заключается шокирующий эффект? Люди, нравственно обусловленные, воспитанные на уважении к принципу долга, справедливости и законности, не могут принять такой  облик правителя. Наверное, отчасти это так. Но не только табуированная тема, правда о политике и политиках могли шокировать читающую публику и дать повод к созданию мифа об “ужасном” и “порочном” авторе “Государя”.  На совести последнего есть грех и пострашнее. Во всяком случае так считает Баткин. Он пишет: ««Безнравственность» трактата о Государе (отчасти мнимая, отчасти и действительная) бросается в глаза потому, что Макьявелли  с величайшей радикальностью поставил основную проблему нравственности: об ее источнике. А вот это и есть, конечно, самое-самое аморальное… Никакая мораль не терпит вопросов о своем происхождении. Это страшная непристойность и грех: вроде того, что случилось с сыновьями Ноя». И ниже, спустя несколько абзацев,  для усиления тезиса, повторяет: «Читая «Государя», мы присутствуем при родах нравственности как человеческого решения. Они греховны, и грязны, и мучительны» [39].

     Если убрать с этих слов налет преувеличения (имеются сотни сочинений по этике, авторы которых толкуют вопрос о происхождении морали в спокойной научной манере) и посмотреть на ситуацию сквозь призму острого культурного конфликта между столкнувшимися эпохами, то в этом случае можно сказать, что Баткин действительно нащупал болевой нерв. Ход рассуждений подвел его к выводу: «Макьявелли – один из тех людей, которые разрушили феодально-средневековую и конфессиональную культуру» [40].

     Вдумаемся в то, о чем говорит культуролог. В догматике средневекового мировоззрения мораль представлялась предзаданной, единственной в своей абсолютности, ибо источником ее норм являются заповеди самого Бога. Человеку остается только «вписаться» в ее четкие нормы. Теперь можно себе представить смущение людей церкви и просто «добрых христиан», которым показывают на примерах из политики, что мораль вовсе не абсолютна, что она характеризуется диалектической противоречивостью: доброта может породить зло, а жестокость может служить справедливости. Но и это еще не все. Человек сам себе дерзает формировать систему ценностей, чтобы прилагать ее к внешнему миру и судить это мир по своему произволу. А это уже самое настоящее восстание против Бога! Это повторение первородного греха. И смущение сменяется возмущением и инвективами. Мстительность защитников и практиков Старого порядка можно понять: Макиавелли дал им законное основание для острого неприятия своей политической науки.

Как видим, «снаряды» Баткина ложатся рядом со «снарядами» Бёрлина. Их аргументы хорошо согласуются и могут быть объединены в одну позицию – культурологическую.

     Если верно то, что в европейской истории, по крайней мере Нового времени, осуществляется идея индивидуальной свободы, то Макиавелли находится у самого истока реализации этого «проекта». В своей модели «идеального государя» он открывает новый, невиданный ранее горизонт свободы: политик сам формулирует себе цели и выбирает средства их достижения. При этом он берет полную нравственную ответственность за свой выбор и последующие действия. Здесь, как совершенно верно отмечает Баткин, угадывается декартовский поворот мысли: «ничто не дано готовым, не положено до моего мышления и моего решения. Даже сам факт моего существования» [41].

Несколько иной оборот мысли демонстрирует Л.М. Баткин в статье «Макьявелли». Там он пишет: «Решимся не отводить взгляда и признаем, что «Государь» - страшная книга» [42]. И ниже поясняет: « «Государь» страшен не безнравственностью автора, а поставленной в ней проблемой. Опровергатели ненавидели Макьявелли особенно потому, что опровергнуть было нелегко. «Чисто нравственная» позиция тут выглядит жалко, потому что подменяет суть дела и увиливает от правды: не сформулировав ответ политически, «нравственник» поступает не слишком нравственно. Ведь речь идет вовсе не о том, что лучше: нравственное величие или политический успех. Речь идет о том, как совместить то и другое, принципиальность и расчетливость, ибо вопрос не о нравственности, отвергающей запятнанную область политического действия, возносящей себя над политикой, ищущей человечности вне политики, а о нравственности в самой политике, где она непременно должна быть еще и выгодной, т.е. безнравственной по определению, даже когда не совершают ничего непорядочного» [43; курсив Л. М. – Г.Г.].

     Обычные люди, среднестатистические индивиды не умеют по-настоящему ни зла творить, ни устоять в добродетели. Шаткость их нравственных позиций определяется тем, что они уклоняются от выбора, полагаясь на волю случая и Бога. Не таков Государь Макиавелли, он – титан и к тому же по своему положению не может уклониться от выбора, а сделав его, должен быть готов пойти по пути зла так далеко, как это нужно для достижения своей цели.  

     Итак, Макиавелли стоял у истока новоевропейской индивидуальной свободы, утверждал, что человек вправе выбирать себе «богов», то есть системы ценностей, но если уж выбрал одну из них, то должен быть последователен и подчиняться ее правилам. 

6.7. Ответ В.  Шубарта

     Баткинский взгляд на проблему начала нового витка европейской цивилизации именно в связи с  Макиавелли любопытным образом вступает в перекличку с рассуждениями немецкого философа Вальтера Шубарта (1897-194…?),  изложенными в книге «Европа и душа Востока» (1938). В ней он утверждал, что новоевропейский дух «стал господствовать в Европе через Реформацию, в южных странах – через Ренессанс; здесь – через Лютера и Кальвина, там – через Макиавелли» [44]. Дух, которым дышит европейская цивилизация, –  это дух прометеевской эпохи. Что характеризует человека прометеевского (фаустовского, по Шпенглеру) архетипа? Стремление к самоутверждению, воля к власти, героическое отношение к окружающему миру. Прометеевский человек горд, деятелен, воинствен, рационально ориентирован на собственную выгоду, духовным ценностям предпочитает материальные, земные радости. Чтобы властвовать над миром, он должен разделять. Поэтому следствием его политики является утрата миром своего единства, раздробление человеческих сил и общественно-политических институтов,  и, наконец, отпадение от Бога. Прометеевский человек покорил мир, но утратил душу.

     Такова, в основных чертах, прямо скажем, нелестная характеристика новоевропейского человека, данная Шубартом. И всем этим качествам и самому мироощущению европейский человек Нового времени обязан пагубному  влиянию Н. Макиавелли. Во всяком случае с него началось. «Деяние Макиавелли, - пишет В. Шубарт, - состоит в том, что он, применительно к условиям своего времени, возобновил идею римского господства. Он ввел в Новое время идею власти и нормы. Его излюбленным выражением было: «Это надо принять как общее правило». От него исходит порочное учение о том, что религия, культура и мораль должны быть подчинены государству. Он оценивал их по той пользе, какую они приносят государству. <…> он был одновременно предтечей Ницше и Маркса, родоначальником фашизма и коммунизма. <…> Через Марло, Гоббса и Спинозу этот «законченный язычник» оказал решительное влияние на Европу» [45].

     Жуткую картину нарисовал В. Шубарт. Складывается впечатление, что он явно преувеличил влияние одного человека на европейскую историю, демонизировал его. Но если принять во внимание, что Макиавелли был не сам по себе, а  в компании с Лютером, Декартом, Гоббсом, Спинозой, Ньютоном, Юмом, Вольтером, Руссо, Кантом, Гегелем, Шопенгауэром, Марксом, Ницше, Вебером (разве не эти люди сформировали европейский дух?), то картина приобретет эпические размеры. Один гений цепляет другого, подобно валунам в горах, и вот уже лавина несется с грохотом,  все сокрушая на своем пути. А «первый камень» толкнул наш герой. Таково действие титанизма Никколо Макиавелли.

     «Моралисты превратили Макьявелли в имя нарицательное. А Декарт, а Спиноза, а Паскаль – не пугают?» – саркастически вопрошает Баткин [46].   А ведь и правда, гипотезы этих «ребят», как метко сказано, в Боге не нуждались.

6.8. Ответ  Б. Капустина

     О взгляде Бориса Гурьевича Капустина на «загадку Макиавелли» мы будем судить по его статье «Различия и связь между политической и частной моралью» (2001). По мнению Б.Г.Капустина, Макиавелли принадлежит честь открытия специфической политической морали. Суть открытия состоит в  том, что надо выводить мораль из политики, а не политику из морали. Осознав этот «коперникианский переворот, Макиавелли  стал применять его «на практике», в своих интерпретациях исторических примеров. Такой подход наиболее ярко выражен в «Государе». Из-за его новизны эта книжица шокировала читающую публику, в глазах которой Макиавелли предстал как отрицатель всякой морали в политике.   

     Капустин, в отличие от Ф.М. Бурлацкого, не чувствует необходимости отвечать на вопрос, республиканец Макиавелли или монархист, то есть где он был искренен – в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» или в «Государе». Этот вопрос Капустин решает одним махом, используя подсказанное Макиавелли понятие «перспективы». «Рассуждения…» написаны с точки зрения народной «перспективы», а «Государь» – исходя из «перспективы» князя. Причем народная «перспектива», доказывает Капустин, флорентийцем ставится выше княжеской.

     Что значит народная «перспектива»? Это значит, что оценка политическому деятелю дается с позиций того, сколько пользы или вреда он принес народу. Почему народ находится в привилегированном положении? В силу своего естественного состояния. Капустин поясняет: ««Знатные» вследствие имеющихся у них возможностей стремятся к господству. Народ вследствие ограниченности таких возможностей стремится к устранению или ослаблению господства. Для первых свобода есть свобода подчинять (других). Для второго свобода есть (в идеале) равенство (с другими). Это совпадение – в тенденции и в предельных значениях - равенства и свободы в стремлениях народа и есть то, что ставит его в «привилегированную» позицию в плане нравственных суждений о политике» [47]. Народная «честность» дает основу политической свободе, развращенность народа неизбежно ведет его к утрате свободы и независимости. Итак, народная «перспектива» совпадает с ценностями политической морали.

     А что же княжеская «перспектива»? Она не самостоятельна, является лишь «технической проекцией» народной «перспективы. Желать сильной власти государя можно лишь в ситуации развращенности народа. И высшее благо, которое может принести ему такой государь, – это стабильность и безопасность. «Отношение к князьям у Макиавелли чисто инструментальное, даже презрительное, - пишет Б. Капустин. - <…> Каким образом, почему и благодаря чему сиятельные «мошенники» могут делать дела, полезные для народа, - это единственные вопросы, занимающие Макиавелли в отношении князей» [48].

     Если Капустин прав в своем анализе, то надо признать, что Макиавелли еще до Гроция и Гоббса и вне логики естественно-правовой теории пришел к выводу о вторичности монаршей власти и первичности народного суверенитета. Однако из текста  лишь «Государя» такой вывод сделать нельзя. Разве что необычный, дерзкий, «богохульный» язык выдает автора. Когда человек откровенно пренебрежительно и свободно отзывается о государях, считает себя в праве давать оценки их деяниям, то это производило впечатление дерзости, нравственного преступления, святотатства, оскорбления священного авторитета Власти, недопустимого ёрничанья, в общем, дьявольского учения.

    В рассматриваемой статье Б. Капустин четко выводит разницу между политическим долгом и долгом частного лица. «Высшая мораль долга, - отмечает он, - требует жертвовать моральной чистотой ради других. Аморальность политика и политики оказываются, таким образом, той кульминацией морали, которая немыслима для частных лиц, что и отличает политическую мораль от «обычной» [49]. Такого противоречия типичное средневековое  мышление вынести не могло. По этой причине флорентийский политический советник мог быть осужден.

     В общем ответ Капустина сводится к тому, что Макиавелли приоткрыл дверь в потаенную «комнату», которая называется «особая политическая реальность», и даже посмел рассуждать о законах, по которым существуют в той реальности. Это была страшная тайна Власти. Никто из непосвященных не должен был знать даже о существовании такой «комнаты». Поэтому Макиавелли был проклят.

6.9. Ответ Е.П. и А.Г. Никитиных

     В статье Е.П. Никитина и А.Г. Никитиной «Загадка «Государя»» (1997) искомый вопрос сформулировали так: «Возможно ли, чтобы человек, достигший самых высоких вершин в науке и искусстве, оказался в нравственном отношении на дне самой глубокой пропасти?» [50]. И отвечают, что проблема заключается не в человеке Макиавелли, как бы кому-то его личность была неприятна. Ответ на «загадку Макиавелли» надо искать в макиавеллизме, под которым эти авторы понимают политизм. Под этим термином они понимают «идеологическую концепцию, призванную оправдывать политику как форму специализированной духовной деятельности, доказывать ее право на автономное существование и функционирование» [51].

     Далее развивая этот тезис, они пишут, что Макиавелли «совершил великое открытие и не менее великий грех». Он обнаружил объективную тенденцию к автономизации политики, ее освобождению из-под контроля религии и морали. Его тяжелейший грех в том, что он не только не призвал политиков оказать самое решительное сопротивление этой тенденции, а, напротив,  посчитал это нормой политической жизни.

     Автономизация предшествует рационализации или, точнее сказать, является первым ее шагом. Рационализация политики делает «излишней» совесть, а мораль сводится к политкорректности. Таков «ответ» Никитиных. Он не оригинален*, но дело не в этом. Я  спрашиваю, может ли такой ответ ужасать и шокировать? Могло ли открытие «чистой политики» быть понято во всех своих следствиях как «дьявольское изобретение» уже в ХУ1 веке, когда  был создан соответствующий образ Макиавелли? Очень сомнительно.

    Почему не пострадала репутация «божественного Платона», художественно выписавшего страшноватый портрет тоталитарного государства? Почему не шокировал средневековых оппонентов Аристотель, «беспринципно» дававший советы в пятой книге своей «Политики» всем – тиранам, царям, олигархам, демократам – как укрепить их режимы? Сами Никитины признают: «Аналогичные (идее «чистой политики» – Г.Г.) идеи и идеологические концепции возникали и в других специализированных формах духовной деятельности. Таковы, например, идеологии «чистой науки» (позитивизм) и «чистого искусства» [53]. Но почему-то авторы подобных идей и концепций не удостоились и сотой доли тех проклятий, которые пришлись на долю флорентийского секретаря. Почему, например, Адам Смит, открывший “экономического человека”, не только не был уличен в макиавеллизме, а удостоился славы «основателя экономической науки»? Неужели только историческое первенство Макиавелли сделало его изгоем человечества? В это трудно поверить.

     Но даже если согласиться с этим, то возникает следующий вопрос. Предположим, концепция политизма до ужаса напугала сторонников синтетического христианского мировоззрения. Это – ХУ1, ХУП, первая половина ХУШ века. Но людей Х1Х, ХХ и начала ХХ1 веков, живших и живущих в обстановке гигантски закручивающегося прогресса специализированных наук, макиавеллева наука политики испугать никак не может. Откуда же тогда не стихающий боевой клич уничтожить макиавеллизм?    

     Ответ на этот вопрос может быть один. Дело не в самом Макиавелли, а в том, что его имя обозначает и прикрывает развитие политического процесса, давно никак не связанного с этим историческим персонажем. Не Макиавелли влиял на времена, а эпохи влияли на образ Макиавелли, сгущали его, окрашивая в разные тона. В XVII - XVIII веках Макиавелли был объектом критики и насме­шек, зато в XIX веке, в эпоху национализма, люди увидели в нем либерала, демократа, патриота-националиста. И немцы, и итальянцы использовали учение и имя Макиавелли для своего движения за на­циональное объединение и освобождение.

Кстати, Никитины между концепцией политизма и позитивизмом находят всего лишь аналогию, между тем как другие исследователи видят тут прямую родственную связь. С развитием позитивистского мышления макиавеллизм приобрел новый теоретический инструментарий, что позволило ему занимать передовые позиции в политической аналитике. В дальнейшем теоретический макиавеллизм прирастал и модернизировался за счет новых направлений и школ в политической науке. Теоретики элитизма (Г. Моска, Ж. Сорель, Р. Михельс, В. Парето), американская внешнеполитическая школа «политического реализма» (Г. Моргентау, Дж. Кеннан, Г. Лассуэлл, К. Томпсон), новейшее направление политического менеджмента – все они поднимали и продолжают поднимать на свои знамена имя Макиавелли, находя у него отправные мотивы своих исследований. Но при этом, подчеркну, они апологетировали, а не делали из него страшилку. И, несмотря на все их усилия, им не удалось ни на йоту сдвинуть общественное мнение в отрицательной оценке макиавеллизма как признака недоброкачественной политики.

На основании всего сказанного можно сделать вполне определенное заключение: макиавеллизм как направление в политической науке и идеология практической политики, к каким бы «циничным» выводам не приходили работающие в этом направлении теоретики, в принципе  не может никого шокировать, как не может ужаснуть медицина, описывающая болезненные состояния организма.

6.10. Ответ Ю. Давыдова

     Видный российский социолог Юрий Николаевич Давыдов в 2001 г.  опубликовал статью под заголовком «Макиавеллизм и дегуманизация социальной философии (К истории обособления политологии от гуманитарного знания)». В этой публикации он выразил свой взгляд на «ужасного Макиавелли», назвав его «воинствующим политологом», «родоначальником процесса «деэтизации» обществоведения» [54]. Эта тенденция очищения социальной науки от этики набрала силу и получила самое радикальное, какое только можно представить, выражение в марксизме, который, как известно, взяли «на вооружение» большевики.

      Пикантность данной претензии к Макиавелли состоит в том, что сам Давыдов значительную часть своей научной жизни посвятил изучению и пропаганде социологии крупнейшего макиавеллиста ХХ века М. Вебера. Он же нам и разъяснил, что немалая заслуга Вебера состоит в том, что он осознал крах проекта эпохи Просвещения с его безумной верой в Разум и вовремя понизил требования к Разуму до степени рациональности.  «Прогресс рациональности заменивший доминирование Разума не обещает человеку, по Веберу, ничего "хорошего", то есть "ценного". Единственное, что он обещает с несомненностью — это универсальную рационализацию, предполагающую, между прочим, и тенденцию к "универсальной бюрократизации". И единственное, что еще остается людям, так это – по возможности ограничивать этот процесс. Ограничить рациональность, чтобы оставить место для свободы» [55].    

     Итак, западный мир посредством рационализации расколдовал сам себя и из «страны святых чудес» (Достоевский) превратился в мастерскую мира, которую так ценил Петр 1 и в который каждый индивид на свой страх и риск ковал себе счастье сам. Разве это плохо? Так в чем смысл претензий  Ю.Н. Давыдова к Макиавелли? Поставил человека «за скобки»? Так ведь капитализм и без макиавеллевской науки поставил человека «за скобки», поскольку капитализму нужен не человек, а рабочая сила, приносящая прибыль.

     Зачем Ю.Н. Давыдов потревожил Тень Макиавелли стало ясно по прочтении его работы «Куда пришла Россия. Статья первая» (1999). Статья написана умно и в то же время с искренним негодованием русского интеллигента. А негодовал Юрий Николаевич на Егора Гайдара и его команду «младореформаторов». Давыдов не жалеет слов для характеристики их деятельности. Вот некоторые его определения: «теоретический дефолт», «наукообразное политиканство», «головотяпство», «экономический авантюризм», незадачливые реформаторы, обидевшиеся на упругость российской субстанции».

     Какая история приключилась с российскими «младореформаторами»? Точно по лекалам западной экономической науки, как их там учили, они строили один капитализм – американского образца – суперсовременный, ухоженный, гуманный, мягкий и пушистый, а построили другой – архаичный, фискальный, базарный, криминальный, политический капитализм, прототип которого можно найти еще в Древнем Египте.

     Убедившись в своем провале, теоретическом и практическом «дефолте», господа  радикал-реформаторы тем не менее нисколько не покаялись, а стали обвинять в своей авантюре «вороватый российский народ». Угробили, проголовотяпили Россию, да еще и самым бессовестным образом снимают с себя ответственность. Вот что возмутило честного интеллектуала Давыдова.

     Все это так. Но следует заметить, что команда «кавалеристов» Гайдара-внука не состояла из сумасшедших. Они проводили в жизнь свою модель рациональности. Будучи либералами и экономистами одновременно, они отождествили свободу с частной собственностью и стали насаждать последнюю скорее неправдами, чем правдами. Они смело попрали архетипические представления народа о справедливости и сознательно сделали ставку на хищничество, инстинкт обогащения. Они предложили населению условность – считать законной широкомасштабную приватизацию государственной собственности, которая еще при их власти была названа «криминальной революцией». Они считали глупцами большинство граждан страны и относились к ним снисходительно. Мол, что эти «совки» смыслят в стратегии реформаторства. Они решили стратегически пожертвовать известным процентом тех людей, которые не смогут вписаться в крутой поворот новой жизни. Мол, они невежественны, испорчены советским образом жизни, отвыкли от инициативы и социальной ответственности, создают излишнюю социальную нагрузку на становящуюся рыночную экономику и т.д. и т.п. Они насиловали своими реформами народ во имя грядущей свободы. В этом состояла их ужасная измена идейному либерализму. Они причинили народу страшную боль и максимально ослабили российское государство перед лицом внешних вызовов.

     Душевная черствость и нравственная глухота «рационализаторов» поражают воображение. Поэтому их личности легко поддаются дьяволизации.  Гайдар, Чубайс, Немцов и прочая компания органично пополнили гоголевский ряд русских чертей. Черти в славянской мифологии – это злые духи, нечисть. Обладают способностью к оборотничеству, соблазняют, вводят в грех, принуждают к неоправданным поступкам, пакостничают, насылают на людей морок, болезнь, беду, могут вселяться в людей, парализуя их ум и волю изнутри. Все эти анчутки и окаяшки на Руси соблазняли веселой, разгульной жизнью, легкими, незаработанными деньгами, картинами сладострастия и рекламного великолепия, чтобы в конце концов обмануть, надуть «клиентов» и, главное, души  христианские заполучить. Черти очень боятся креста: если чёрта перекрестить, он немедленно испарится. Поэтому черти предпочитали находить своих клиентов в кабаках. Пьяный человек Бога не помнит, на обман легко поддается.

     А теперь наложите этот образ на «младореформаторов». Соблазнили народ потребительским капитализмом и свободой грешить без раскаяния. Телевидение в этом плане ну очень постаралось. Газетные и журнальные киоски превратились в рекламу бесстыдства. При Ельцине страну превратили в один сплошной кабак. Помутнение разума приобрело национальные масштабы. Распад семьи последовал за распадом государства. Люди с головой кинулись «делать деньги», начисто забыв про совесть. Героями общества стали бандиты. Заводы остановились. Люди потеряли работу. По стране пошел  настоящий мор. Кладбища стали самыми рентабельными предприятиями. И при этом, обратите внимание, никто не виноват. Нельзя же в самом деле обвинить черта в том, что он действует не по-людски. И людей обвинить в том, что в них вселились черти, нельзя. Поэтому г-н Гайдар может не бояться официального суда, хотя людской суд уже его приговорил.

     Все это так, но причем тут Никколо Макиавелли? Почему его «назначил» Ю.Н. Давыдов нести ответственность за действия русских чертей? Дело в том, что русский черт – это ходячий дух иррационализма. Чтобы ему поверили, он прикинулся своим западным коллегой и пообещал народу плоды западного рационализма. Все началось с того, что реформаторы предложили обществу «реформы» – продуманный и рационально просчитанный план перевода экономики на западную модель. При этом русские черти-реформаторы получали инструкции от «советников» – западных чертей. Начатые реформы немедленно обернулись обвалом и хаосом гигантской страны.

     Западный чёрт – это дьявол рационализма. Макиавелли сделали его «лицом» и именем собственным. Он орудует посредством государства и науки. Поэтому усиление государства и «научного управления» справедливо воспринимается западной интеллигенцией как покушение на свободу. И она начинает усиленно ругать Макиавелли в надежде, что западный черт, услышав свое имя,  ретируется.

     В чем ошибка Ю.Н. Давыдова? В том, что он стал чертыхаться на западный манер, поминая всуе имя несчастного Макиавелли. На русских чертей это не действует. Их чертыхать надо не словами, а щелбанами. Как это уже однажды делал работник Балда.

6.11. Заключительный комментарий автора

     В данной работе мы представили десять ответов на «загадку Макиавелли». При желании можно было их число увеличить, но, думается, в этом нет необходимости. Попробуем теперь свести все воедино.

    Макиавелли отважился сказать правду о власти и властителях, предельно откровенную правду, для людей власти и их клевретов слишком неприятную, чтобы можно было простить автора.

     Это верно, но сказать только это – мало. Макиавелли не просто открыл интимную правду о Власти и Государях. Он разрушил одну из основных мифологем в средневековой доктрине Церкви, которая покрывала флером божественной благодати и исторического величия Государство, Власть, Монарха. Оказывается, власть не от Бога, она «делается» – завоевывается и удерживается; она есть «технология», политика – не священнодействие, а ремесло, профессия, набор средств, методов, приемов. Он выдал «их» тайну, тайну волшебника Изумрудного города, который волшебником на самом деле не был. Говоря другими словами, Макиавелли произвел десакрализацию Власти и ее персон – государей. Он нанес страшный удар и по Церкви, и по светской власти одновременно. Макиавелли – еретик, да еще какой! Он, подобно Галилею, разглядел черные пятна на Солнце Власти, и, подобно Копернику, вообще поменял местами Солнце и Землю. В его концепции не народ «крутится» вокруг государя, а, наоборот, государь существует благодаря и для народа. А это уже очень серьезная причина, по которой сильные мира сего постарались нанести «ответный удар», погубив в веках репутацию флорентийского секретаря.

     Огромное значение имело еще и то, каким языком эта правда была высказана. То был новый, отпугивающий людей, воспитанных в средневековой религиозной культуре, прозаический, “буржуазный” язык. Он был начисто лишен библейской образности. Это все равно как с поэтического языка, обладающего музыкальной ритмикой, перейти на деловой язык, которым написана инструкция  по эксплуатации туалетной бумаги. Это был сугубо рационалистический дискурс, указывавший на эмпирические причины, формирующие политическую волю. Кто может положиться исключительно на Провидение, когда речь идет о благополучии государства и самого монарха? Не лучше ли проявить благоразумие и принять конкретные меры предосторожности, которые не позволят застать государя врасплох? Не следует ли принять во внимание позитивный и негативный опыт своих предшественников? Примерно такова логика рассуждений политического советника Макиавелли.

      Сравнение Макиавелли с Коперником уместно и в другом плане. Американец У. Эбенштейн в книге «Современная политическая мысль. Великие во­просы» (1947) писал: «Макиавелли перевернул всю традицию классической античности и средних веков посредством постулирования власти как цели, которая должна быть достигнута и удержана, и ограничил себя анализом тех средств, кото­рые являются наиболее пригодными для завоевания и сохранения политической власти» [56]. Пожалуй, такая позиция могла стать причиной атаки на Макиавелли не только со стороны церковно-аристократической реакции, но и со стороны раннебуржуазных идеологов либерализма. Для них он, безусловно, приверженец этатизма, враг свободы и других «естественных прав» человека.   

     Сама установка на рационализм, прикладной характер политической теории Макиавелли формирует острый социокультурный конфликт между двумя культурами – обветшалой, но державшейся силой многовековой традиции и поддержкой власти культурой средневековья и нововременной, свежей, интеллектуально привлекательной, но отпугивающей именно своей новизной. Имя Макиавелли стало одним из символов этого конфликта.

    Он выступил со своим «Государем» как раз в период системного кризиса средневековья, когда религиозная мистика утратила свою былую силу и стали формироваться светские идеалы. Церковь, главный институт средневековья, теряя  нравственный авторитет и политическое влияние, встала на бесперспективный путь борьбы со свободомыслием. На этом пути встреча клерикалов с Макиавелли была неизбежна. Но вот загвоздка: к тому времени, как они его «раскусили», он уже успел умереть. Раз тело сжечь нельзя, то нужно погубить в веках имя «антихриста», наложить запрет на его мысль, извлечь пользу из того, что наносит вред. Ничего не скажешь – остроумно.

     Очевидно, что «кровожадный Макиавель», «пособник дьявола» – это миф о Макиавелли, построенный на дискредитации его имени и учения. Факты свидетельствуют, что первоначально этим занялись исключительно церковники. Первым в этом ряду стоит английский кардинал Реджинальд Поул, который в 1536 г. предал анафеме «Государя», назвав его автора «слугой дьявола» и обвинив в расколе английской церкви. Это произошло ровно четыре года спустя после того, как увидело свет первое издание «Государя». К этому времени исполнилось пять лет, как ушел из жизни сам Макиавелли. Эстафету очернения подхватили критики католицизма – французские и швейцарские протестанты. Их, в свою очередь, сменили деятели Контрреформации – испанские иезуиты. Испорченную репутацию «закрепили» монархомахи вроде Жана Бодена.

     Зададимся вопросом: чем не устроил Макиавелли церковников, которые, несмотря на «разборки» между собой, солидарно сделали из него монстра? И выйдем на политические мотивы их идеологической диверсии. Макиавелли был страшен для деятелей церкви утверждением безусловной юрисдикции государства над церковью. Он решительно ломал сложившийся к тому времени дуализм церкви и государства в пользу государства и тем самым выступал провозвестником эпохи абсолютизма. Таким образом, истинные мотивы были не те, которые изложены непосредственно в обвинительных филиппиках против флорентийца.

     В чем суть операции, проделанной с флорентийским секретарем его идеологическими врагами? Сначала с Макиавелли был слеплен образ макиавеллиста, устрашающая маска, чтобы в последующие века «натягивать» ее на всякого неугодного, и в первую очередь на самого Макиавелли. Так что сегодня требуется доказывать, что есть макиавеллизм как учение Макиавелли и есть макиавеллизм как идеологическая гримаса, политический ярлык.

     Таким образом, миф-страшилка о Макиавелли был создан в ХУ1-ХУП веках. Немаловажно отметить, что создатели черного мифа о Макиавелли действовали против него в духе его же рекомендаций. А иезуитов вообще трудно назвать антимакиавеллистами. И хотя была выстроена линия апологии Макиавелли, представленная мощными именами англичан Бэкона и Болингброка, французов Монтеня, Монтескье и Руссо, немцев фон Ранке, Гегеля, Фихте и Гердера, итальянцев де Санктиса, Кроче, Грамши и др., изменить репутацию «наставника зла» им оказалось не под силу. Имя Макиавелли стало нарицательным понятием, оно зажило самостоятельной жизнью, вошло в традицию словоупотребления, постоянно подпитываясь негативом из окружающей нас политической жизни и предоставляя известные удобства для навешивания соответствующего ярлыка.    

     Вся эта ситуация вокруг Макиавелли разительно напоминает посмертную судьбу софистов, этих античных макиавеллистов. С ними проделана та же операция. Их репутация раз и навсегда была загублена всего лишь двумя людьми, но какими! Платоном и Аристотелем. И как не старались их реабилитировать тот же Гегель или в ХХ веке К. Поппер, у них ровным счетом ничего не вышло. Как и софисты, Макиавелли явно «подставился». Скажи он то же самое, но в благообразной, дипломатичной, иезуитской форме, приведи общеизвестные примеры, иллюстрирующие отступления от библейских заповедей – и, возможно, пришлось бы искать другой образ для создания  нарицательного имени «врага человечества».

     Страшилка призвана страшить, ужастик - ужасать. Кого? Благонамеренного обывателя, массового избирателя, «доброго христианина», наивно верящего, что политика должна идеально вписываться в те флажки, которые расставила для нее абсолютная христианская мораль.

     В период раннего Нового времени в Европе Государство и Церковь помирились и старались поддерживать авторитет друг друга. Поэтому абсолютные монархи должны были разделить точку зрения Церкви на «кровожадного Макиавеля». К тому же у них был собственный повод для возмущения. Усвоив возрожденческий гуманизм, да и плотно пообщавшись с сильными мира сего, Макиавелли смотрел на них без мистического восторга и подобострастного трепета, смотрел как на людей, волею судеб  ставших правителями. Вот он и позволил себе учить их профессии государя. В его описании, в самом факте наставления в правилах профессии повелевать статус средневекового государя был явно понижен, что не могло не резать слух венценосных особ. Кто он такой, что осмеливается учить нас, да еще в столь дерзкой, непочтительной  манере?

     Выше я уже отмечал, что странная судьба макиавеллевского учения может быть объяснена и новой культурно-идеологической ситуацией. На изломе эпохи Возрождения традиционные средневековые ценности вступили в яростную борьбу с нововременными смыслами, с вновь рождающимися буржуазно-либеральными ценностями. И в этой связи макиавеллевский «Государь» обрел идеологический статус, стал инструментом ожесточенной идеологической борьбы, а имя самого автора - знаковым для обеих конфликтующих сторон. Раз консервативная феодальная реакция это имя чернит, то Спиноза, Руссо, Гердер делают его знаменем борьбы против феодального абсолютизма.

     Несомненно, Макиавелли вольно или невольно (скорее второе) зацепил больной нерв западной христианской цивилизации, «поджег роковой фитиль», по выражению И. Бёрлина, своей постановкой вопроса о плюрализме моралей, конкуренции ценностей. Поэтому ответы И. Бёрлина, Л. Баткина, В. Шубарта, рассуждающих в русле социокультурного анализа, должны быть приобщены к «делу» о «загадке Макиавелли» как серьезные попытки ее разрешения. Для идеократической ситуации позднего средневековья, когда царило убеждение, что христианская религия является абсолютным и единственным источником духовных ценностей, попытка возрождения античного язычества как морали  гражданских доблестей действительно делала Макиавелли преступником в глазах Ватикана. Сходство позиций Макиавелли и Ницше (последний вызывающе назвал себя «антихристом») убеждает, что враг католической церкви вполне мог заработать репутацию врага человечества.

     Тезис о Макиавелли как родоначальнике новоевропейского   мышления с его упором на логику, утверждением секуляризованных ценностей и формально-правового начала в отношениях  людей с государством и друг с другом я считаю чрезвычайно важным для расстановки акцентов в разговоре о «загадке Макиавелли».

  Макиавелли – начинатель, Декарт – середина, Кант – завершитель. Таковы три основные точки парадигмы, которую прочертил  гений новоевропейской культуры. Если в Средневековье человек ощущал себя слабым ребенком, всем обязанным своему Богу-Отцу, то в Новое время он вступил в пору совершеннолетия, обретя уверенность в своих возможностях, прежде всего в своем разуме. Требование индивидуального самоопределения Кант сделал категорическим императивом, главным законом человеческого бытия. Каждый человек сам для себя государь. Стремление к добру является законом его поведения, и он должен сам решить, что есть добро, а что зло.

*    *    *

    В известной пьесе-сказке Евгения Шварца тень отделилась от своего хозяина, кстати, Ученого, и стала Тенью. Более того, она попыталась сделать Ученого своей тенью. В том мире, где правят тени, все наоборот: добро становится злом, любовь используется для обретения власти. Люди покоряются  теням, и те вырастают.

     Мой ответ на «загадку Макиавелли» таков: ни «демоническая» личность Макиавелли, ни теоретический макиавеллизм (идеология оправдания «чистой политики», «политики силы», культа государства), ни практическая политика макиавеллистов не имеют прямого отношения к «загадке Макиавелли» и, следовательно, не могут претендовать на ее разгадку. Ужас и шок от текста «Государя» могут испытывать только те читатели, которые находятся во власти черного мифа о Макиавелли, отделившейся от него Тени. Это миф был специально создан и навязан общественному сознанию в политическом противоборстве в ситуации цивилизационного конфликта средневековых и новобуржуазных ценностей. Конечно, между теоретическим макиавеллизмом и макиавеллистским мифом есть связь, ведь миф питается достоверными фактами и вполне рациональными оценками как материалами  для создания из них мифологических (идеологических) образов. Тень стремится эксплуатировать своего Хозяина и всегда бродит рядом с ним.

     Чему мы больше обязаны устойчивому интересу к Макиавелли – его Личности или его Тени? Думаю – его Тени. Миф о Макиавелли – главный политический миф. Подобно космической «черной дыре», он может втянуть в свое пространство все содержание политики, включая ее социологические и психологические аспекты. Это даже не миф, а некая мифологема, которая позволяет сконструировать сколько угодно политически актуальных, недолговечных мифов. Нужно «ударить» по большевикам – пожалуйста, они – макиавеллисты; нужно «врезать» по американским империалистам – нет проблем,  их политика насквозь проникнута макиавеллистским духом лицемерия.

     Б. Муссолини написал диссертацию о Макиавелли, о Ницше высоко отзывался Гитлер. Указание на зловещую связь имен достаточно, чтобы Макиавелли и Ницше записать в предтечи фашизма. Маркс и Ленин, сами создавшие идеологию борьбы с буржуазным миром, осознавались Западом как его заклятые враги. Они действительно были макиавеллистами в политике и теории, но лишь после переработки их образов и учений в духе идеологической мифологии они были демонизированы и представлены обывателю как враги рода человеческого.

     В сказке Тень Ученого самостоятельно просуществовала недолго, в жизни Тень Макиавелли оказалась чрезвычайно живучей. Это находит свое объяснение, во-первых, в том, что этот миф очень правдоподобно отражает мир политического, и, во-вторых, он стал удобной, универсальной формой для выражения политических конфликтов и идеологической критики своих политических оппонентов в разные эпохи и обстоятельства. Можно с уверенностью утверждать, что это один из самых удачных политических мифов.  Своей небывалой устойчивостью он обязан тем, что  находится в постоянном развитии, обрастая новыми подробностями из идеологической жизни людей, партий, народов, государств.

     Исторический облик Макиавелли до сих пор не разгадан и не уловим, потому что, извините за каламбур, никто его не ловит. Современный теоретический макиавеллизм интересуется не текстом, а контекстом «Государя», находя в нем методологические зацепки для инструментального анализа современного политического процесса.

      По словам К. Молони, «Макиавелли потряс либеральное сознание, вскрыв внутренний механизм политического процесса: он гораздо отвратительнее, чем предлагаемый величественный конституционный внешний вид» [57]. Иллюстрируя эту мысль, следует сказать, что люди, входящие в политический класс, по разным причинам имеют веские основания для борьбы с жупелом Макиавелли. Пользуя науку Макиавелли, они внешне отрекаются от него. Афоризмы в макиавеллевском духе вроде «Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?» (У. Форстер) неприятно поражают всякого искренне верящего в свободу слова и другие ценности демократии. Но особенно разоблачительна для современных «слуг народа» правда о том, что люди идут в политику ради власти. Действующий политик из кожи вон лезет, чтобы доказать свою  приверженность общественному благу и тем самым отвести от себя обвинение в страшном грехе властолюбия.

     На современном политическом рынке больше всего ценятся такие добродетели, как «добропорядочность», «неподкупность», «принципиальность», «верность принципам», «правдивость». Чтобы «соответствовать», политики становятся клиентами другого рынка – политологического, который функционирует по правилам политического менеджмента, а его «отцом» признают того же Макиавелли. Одно из его правил  хорошо передано в афоризме Ежи Леца: «Творите о себе мифы. Боги начинали только так».

     Поистине  верно заметил Мартин Стивен, что реакция общества на фигуру Макиавелли раскрывает лицемерие этого общества, а не самой фигуры [58]. А лицемерие в современной политике представляет собой форму вежливости. Поэтому следует признать, как ни печально для романтических натур, что Макиавелли нужен современному политическому сообществу во всех своих ипостасях – и как наставник, и как жупел. Макиавелли и его Тень – партнеры.

     «Загадка Макиавелли» манит своей неразрешимостью. Есть мнение, что загадки подобного рода и не предназначены для однозначного решения. Никто не в силах выскочить из своего времени, но зато можно стать «человеком для всех времен». Так назвал Эразм Роттердамский своего друга Томаса Мора. Таким человеком является и Никколо Макиавелли. «Человек для всех времен» – тот, кто сумел поставить вопросы, сформулировать антиномии, интересующие людей всех времен. И ответы на эти вопросы и антиномии даются в разные времена свои. Эти ответы позволяют обществу завязать культурные узлы, которыми крепится его коллективное сознание к стволу истории.

* «Ответ» самого Л.М. Баткина будет рассмотрен ниже.

*Эта статья в оригинале была напечатана в 1972 г., а в русском переводе с английского была опубликована в журнале «Человек» в №№ 3-5 за 2001г. Ниже приводятся цитаты по этому изданию.

*Эта статья помещена в сборнике «Макиавелли  в России: восприятие на рубеже веков». – М., 1996.

*Утверждение, что Макиавелли выделил политику в качестве самостоятельной области деятельности человека является общим местом.  Большинство специалистов не видят в этом ничего страшного, более того, ставят это в заслугу флорентийцу. Так, Дж. Бернхейм пишет: «Макиавелли отделил политику от этики,— писал он,— лишь в том же смысле, что любая наука должна отде­лить себя от этики. Научные писания и теории должны быть основаны на фактах, действительности, а не на надуманных требованиях какой-нибудь этической систе­мы» [52].